Книга Деревни - Джон Апдайк

Он знает, что сейчас Барбара Эмрих растолстела до неприличия, ходит с палочкой. Ослепительный зубной мост, будто выточенный из слоновой кости, выглядит чересчур искусственным. Да, Барбара растолстела, но во сне явилась ему стройной девочкой в простеньком хлопчатобумажном платьице с застежками спереди, какие в тридцатых годах носили ученицы средних классов. Грудки у нее круглятся, и подол едва прикрывает длинные ноги с белой кожей.

Проснувшись, Оуэн с гордостью сознает, что он еще мужчина и способен быть с женщиной — об этом свидетельствует его восставший член — хотя ему приходится одолевать старческую сонливость, когда занимается любовью с Джулией.

Сон про Барбару Эмрих наводит Оуэна на весьма и весьма оригинальную, как ему кажется, мысль: когда идешь по улице бок о бок с хорошенькой женщиной, от нее веет чем-то необыкновенным, хмельным; исконное различие полов скрыто под одеждой и фиговыми листочками, но женщину определяют длинные волосы, юбка, мелкий шаг и быстрая речь.

Оуэн помнит студенческие годы, помнит, как он ухаживал за Филлис, как они учились. Иногда вечерами им вдруг надоедало заниматься, и они отправлялись в кино на Центральной площади или на Вашингтон-стрит. В этом неожиданном желании отдохнуть и развлечься была сексуальная подоплека. Ему нравилось, как Филлис плыла подле него по тротуару, а потом в кино тянула руку к пакетику с воздушной кукурузой — поп-корна тогда в кинотеатрах продавали меньше, поскольку стоимость лицензии на содержание зала была гораздо ниже — и лицо ее озарялось светом экрана, на котором бежали кадры «Мятежа на Кейне» или «Семи невест для семи братьев», «Заднего окна» или «Дороги».

Довольно поздно, но все же это случилось — Оуэн проникся еще одной провинциальной мудростью, а именно: половой акт — это праздник жизни, но в отпущенный нам краткий жизненный срок мы уделяем любви куда меньше времени, нежели то, что тратим на сон, добывание пищи и строительство оборонительных сооружений вроде Великой китайской стены. Замужняя женщина и женатый мужчина встречаются лишь для того, чтобы заняться сексом. От нетерпения у них горят щеки, зашкаливает кровяное давление, однако эти недолгие тайные встречи — чем они предосудительнее длительного, надоевшего обоим супружества?

Оуэну думалось: выбранный Филлис маршрут по старой дороге, ее наезд на кучу мокрых листьев, перевернувшаяся машина — все это произошло единственно для того, чтобы доставить ему неприятность, хотя рассудочная часть его мозга подсказывала, что несчастный случай — это всего лишь несчастный случай, и он лишний раз подтверждает абсурд всего сущего. И тем не менее мы стараемся внести смысл в окружающую нас бессмыслицу или хотя бы найти исходную точку для этого, если не можем найти архимедову точку опоры, чтобы перевернуть наш запутавшийся в противоречиях мир.

Живя в Миддл-Фоллс, Оуэн имел на примете несколько домов, где жили интересующие его женщины. В одном — та, с которой он спал, в другом — та, с которой мечтал переспать, а между ними — не заселенные женщинами, безлюдные в его глазах, как сердце Африки или Аравийская пустыня, жилища. Ему нравилось ходить и ездить по поселку, он знал все улицы и переулки, все магазинчики и ресторанчики. Сейчас все переменилось. Даже люди, живущие у федеральных автомагистралей, часто не знают их номеров. В Хаскеллз-Кроссинг он жил дольше, чем где бы то ни было, но так же смутно он представлял себе географию Америки в шестнадцатом веке. Знал только несколько гаваней и береговых полос, куда мореходов приводили необузданные мечтания об Эльдорадо. Дальше, в глубине материка обитали кровожадные дикари.

Оуэн чувствует, что в его жизни образовалась пустота. Вероятно, признак приближающегося конца. Джулия уже не в силах его уберечь, но — одетая или раздетая — заставляет его сердце биться сильнее. Его не убережет ни ее исполненное желания тело с шелковистой кожей, ни пронзительный взгляд аквамариновых глаз, ни ее будничное благочестие, которое он стал разделять, несмотря на атеистические взгляды и практически безрелигиозное воспитание, хотя дед целыми днями читал на диване Библию, а бабушка верила в бесов и ведьм. Отец был в услужении у местных владык капитализма и служил усердно, работая на Рождество, на Пасху и в воскресенья. Только мать Оуэна осмеливалась задаваться вопросами бытия, была многострадальным библейским Иовом. Иногда она громко жаловалась на судьбу, по ее лицу бежали слезы. Он, мальчишка, не понимал, почему она плачет. Детьми мы вообще плохо понимаем родителей: они слишком большие и слишком близки к нам.

В Хаскеллз-Кроссинг и в прилегающем районе Кэбот было несколько бесплатных муниципальных теннисных кортов, где играли те, у кого не было собственной площадки и кто не состоял членом спортивного клуба. Проходя мимо них, Оуэн вспоминал: когда ему было девять или десять лет, мама надевала шорты, открывающие ее бледные, начинающие полнеть ноги, брала ракетки, и они отправлялись играть в теннис. Пересекали переулок, идущий параллельно Мифлин-авеню, проходили большой школьный двор, потом футбольное поле, окруженное гаревой дорожкой, и отодвигали задвижку одного из четырех публичных кортов в Уиллоу с высокой проволочной оградой. Играли они плохо, так как оба были самоучками. Мячи то и дело попадали в сетку или в ограду, ограда жалобно позвякивала при ударе. Совсем рядом пролегала Элтон-авеню, по ней катили троллейбусы и автомобили. Оуэну было стыдно, что сидящие в них люди взирают из окон на их неуклюжие прыжки и промахи. Только теперь он сообразил, зачем мать вообще брала в руки ракетку. Она старалась сбросить лишний вес и приучить его к теннису. Это могло пригодиться в жизни.

Впоследствии, в Миддл-Фоллс Оуэн часто играл в теннис, правда, без особого успеха. Ему плохо давался удар слева, а при подаче отчаянно ныло правое предплечье. Посещение корта всегда омрачалось воспоминанием о том стыде, что он испытывал тогда в Уиллоу. Пассажиры в троллейбусе с любопытством глазели на двух неумех, старающихся перекинуть мяч через сетку, но мяч попадал либо в нее, либо в дребезжащую проволочную ограду.

Мама умерла через несколько лет после того, как он женился на Джулии. Она лежала в гробу седая, располневшая, а вокруг стояли немногочисленные ее знакомые, приехавшие в Доувер-Фоллс на похороны. Отношения с первой невесткой у нее были натянутые. На нелады с Джулией сил уже не хватало. Напротив, она позволяла второй невестке командовать в доме и даже массажировать ей ноги и позвоночник из-за болей в костях — и это при том, что не любила, чтобы до нее дотрагивались.

— Джулия, — говорила она, — ты хороший целитель. Руки у тебя просто волшебные. Оуэн стал гораздо лучше выглядеть, как сошелся с тобой. А то ходил какой-то худосочный, бледный.

— На мой взгляд, он всегда был красивым, здоровым мужчиной, — вежливо возражала Джулия. Также вежливо улыбаясь, возражала его матери Эльза, приходя к ним в гости, чтобы заявить свои права на Оуэна. Такая же улыбка появлялась на губах Алиссы, когда она тянулась к нему с потемневшими зрачками. Женщины вообще большие собственницы. Они поделили мир на части, и каждая владеет своей долей. Принято говорить, что женщина принадлежит мужчине. На самом деле мужчина принадлежит женщине.

Мать Оуэна умерла за домашней работой, без мучений, от сердечного удара. Ее нашли лежащей на вычищенном ковре, рядом стоял старенький пылесос со сгоревшим мотором. Все четверо взрослых, с кем Оуэн жил ребенком, мальчишкой, подростком, умирали спокойно и как-то незаметно, словно не хотели никому причинять неприятностей.