Книга Огнерожденный - Роман Афанасьев

Теперь ехали медленно, пробирались вперед почти на ощупь. Крупные хлопья снега, напоминавшие гусиные перья, сыпались с темных небес нескончаемым потоком, словно кто-то наверху рвал в клочья перины и подушки. Близилась ночь, быстро темнело, и дорогу окончательно занесло снегом. Тут уж не до скорости, где там. Путники дружно молились Энканасу, прося легко пути – опасались застрять еще раз. Колеса фургона – узкие, окованные железными полосами – легко проваливались в грязь, так и норовили засесть в ней по самые оси.

К наступлению ночи, они все же добрались до небольшого городка, выстроенного прямо на дороге. Оказалось, что армейский обоз ушел дальше, даже не остановившись, чтобы пополнить запасы. Он догонял армию.

Путешественникам все было понятно. Кроме одного – какой идиот решил отправить на войну наставника приюта и его старших воспитанников. Но приказ есть приказ… Армии отчаянно не хватало жрецов, ведь полководцам нечего было противопоставить колдовству отродий Тайгрена, кроме простой стали. Наверно, кто-то решил, что один жрец и несколько учеников тоже сгодятся для боя. Поэтому сейчас Састион и старшие воспитанники тряслись в большом фургоне, направляясь на север. В Хальгарт.

Войска Второй Армии ушли вперед. Подгоняемые приказами и угрозами, они со всей возможной скоростью двигались к Белым Пустошам, где части Первой Армии Сальстана уже вступили в бой с воинством тьмы. Из Хальгарта летели отчаянные просьбы о помощи и войска торопились, как могли.

За подкреплением следовали армейские обозы, медленные, неповоротливые, но ведомые опытными извозчиками, знавшими толк в походах. Старый фургон с Састионом и воспитанниками после недолгой перебранки с комендантом, пристроили в хвост одному из таких обозов. Они ехали последними, едва поспевая за остальными. И вот – отстали.

Састион злился. Рвал и метал, не скупясь на крепкое словцо, что раньше за ним замечали редко. Вообще воспитатель сильно преобразился, покинув стены приюта. Наверно, уже не считал нужным сдерживаться и блюсти честь наставника подрастающего поколения. Как никак рядом взрослые лбы, а не мальчишки. Воспитанники, еще не видевшие своего воспитателя в таком гневе, испуганно помалкивали.

Но в этот раз раздражение наставника пришлось как нельзя кстати. Заспанный комендант городка, – его название путешественники так и не удосужились узнать, – был немилосердно вытащен Састионом из теплой постели, несмотря на все протесты прислуги. Придя в себя и увидев разгневанного жреца, и его глаза, пылавшие огнем, комендант тот час испросил благословения и выразил искреннее желание помочь.

Выслушав Састиона, умерившего гнев, он прислал в распоряжение наставника кузнеца и кожевника. Те, уразумев, что попали в распоряжение разгневанного жреца, браво трудились всю ночь и к утру починили фургон. Причем не только исправили поломки, но и значительно усовершенствовали повозку: натянули новый тент, да так ловко, что щелей не осталось. Потом поставили новые колеса – крепкие, с широким ободом. Кроме того, в фургон загрузили маленькую железную печь с отводной трубой, формой напоминавшую бочку. Это было новейшее изобретение кузнецов. В последнее время оно пользовалось большим спросом. Правда, за это уже пришлось расплатиться звонкой монетой, простым благословение дело не обошлось. К тому же пришлось раскошелиться и на уголь, без него печь оставалась всего лишь железкой. Но наставник не стал экономить и щедро расплатился.

Восход встретили уже в дороге. Састион рассчитывал догнать обоз к следующему вечеру, и потому решил не тянуть с выездом. Фарах сомневался, что они вообще когда-нибудь догонят обоз, но, как ни странно, им это удалось. Састион все рассчитал правильно: как бы не торопились возницы, но им и быкам нужен отдых. Наставник знал, что вскоре на пути колонны должен встретиться небольшой город Марон. Састион считал, что обоз должен в нем задержаться. Так и вышло.

Старший обоза – грузный и бородатый северянин Тапаран, встретил отставших путешественников жуткой бранью. Он сообщил Састиону, что больше не намерен дожидаться всяких еле ползущих оборванцев, потому что у него приказ и потому что у него есть начальство и еще… Састион молча кивал, но меж пальцев его правой руки стал разгораться белый огонек. Тапаран, заприметив сияние, моментально заткнулся, проглотил последнее ругательство и отбыл в начало колонны.

С этого дня все пошло на лад. Фургон с воспитанниками плелся в самом хвосте обоза, самым последним, но больше не отставал. Войска выдохлись и уже не мчались сумасшедшим галопом на север. Прибавилось дорожных проблем: болезни, дезертиры, отставшие, неразбериха с приказами, неверные карты… Стремительного броска не получилось. Тем не менее, отряды воинов продолжали бодро шагать на север, за ними тянулся обоз, а фургон с Састионом и воспитанниками приюта мирно катился следом.

Потянулись размеренные холодные дни, одинаковые, как селедки в бочке. Воспитанники немедленно прозвали их обозными днями. Круглые сутки они тряслись в фургоне, грелись у печи, вволю болтали и вылезали лишь на редких остановках, чтобы размяться. Ночевали тут же, в фургоне, на кипах солдатских одеял, составлявших основной груз.

Погода стояла снежная, но не очень холодная. Тем не менее, воспитанники, привыкшие к теплой погоде, отчаянно мерзли. Грелись в меру сил – и у печи и молитвами. Но сил учеников хватало не надолго. Шутка ли, молиться целый день… Састион, правивший фургоном, напротив, грелся только славословиями Энканаса. К печи подходил только вечером, когда устраивались на ночлег.

Воспитанники говорили охотно, много и о разном. Састиона не стеснялись. После той ночи, проведенной в деревне, они взглянули на своего наставника по новому. Как-то на одной из остановок, выйдя отлить, пошептались и признали его правильным мужиком. Даже Грендир, недолюбливающий наставника, признал, что тот вел себя как надо. И в обиду себя не дал, не спасовал перед наглым обозником. Потому вернувшись, не сговариваясь, стали вести себя свободнее, не оглядываясь на сгорбленную спину жреца. Разговаривали сначала с оглядкой, но, убедившись в том, что Састион не собирается вмешиваться в их беседы, воспитанники осмелели.

Фарах тоже чувствовал себя свободно. В самом начале пути, он опасался что наставник будет донимать его расспросами – где он провел ночь перед отъездом. Но Састион только раз спросил его об этом. Выслушав сбивчивые объяснения Фараха о том, что он бегал к Ламераносу, жрец равнодушно кивнул, и больше к этой теме не возвращался. Его больше занимали текущие проблемы. Подмастерье был счастлив, – он сохранил свою тайну, и при том ему не пришлось слишком много врать. Он лишь умолчал кое о чем, но и только. О том, что по возвращении в Таграм обман может раскрыться, он старался не думать. И надеялся на то, что воспитатель, преображавшийся на глазах, забудет про это происшествие.

Перемены в Састионе поражали. Он словно скинул с себя привычную маску Учителя и теперь, как казалось со стороны, наслаждался свободой. Свободой от необходимости быть всегда и во всем примером, быть наставником, командиром. Он проводил все дни на козлах, правя быками. И молчал, словно растратил запас красноречия на стычку с комендантом, той ночью, когда они отстали от обоза. А вот его подопечные, почуяв волю, мололи языками как жерновами.