Книга Музыка любви - Анхела Бесерра

Пробежав несколько кварталов, пока трамвай, уносящий Соледад, не скрылся из виду окончательно, Жоан отправился обратно к усадьбе. Ему пришла в голову интересная мысль. А что, если представиться по всем правилам и спросить Пубенсу? В конце концов, она, как никто другой, помогала им раньше.

Но у дверей дома решимость покинула его. Как же он потребует встречи с благородной девицей — в таком-то виде? От холода у него зуб на зуб не попадал, от сознания собственной беспомощности горели щеки.

А внутри дворецкий уже успел подробно доложить Бенхамину Урданете о странном незнакомце в белом, который, похоже, со вчерашнего вечера следит за домом. Тот, с биноклем в руке, изучил бродягу с головы до ног и испытал глубочайшее потрясение, узнав в нем нищего официантишку из «Карлтона».

— Черт подери! — только и сказал он. Затем, не тратя время на объяснения, строго-настрого велел прислуге держать язык за зубами и ни словом не поминать о происходящем при его жене, дочери и племяннице.

В зловещем молчании глава семьи отбыл на фабрику, намереваясь действовать без промедления. Когда автомобиль свернул за угол, он увидел притаившегося за деревом мальчишку. Исподтишка сверля его взглядом, Урданета мысленно приговаривал: «Эту поездочку ты у меня надолго запомнишь!»

Едва ступив в свой кабинет, он пустил в ход весь богатый арсенал своих связей, чтобы связаться с начальником иммиграционной службы.

— Видите ли, у меня очаровательная дочь, — приступил он к делу после обмена церемонными приветствиями. — И вокруг моего дома шныряет паршивая крыса, приехавшая чуть ли не с другого конца света, из этих, знаете, безденежных нахалов, которые порой увиваются за барышнями из приличных семей в надежде сорвать куш покрупнее.

— И не говорите, доктор Урданета! У меня пять дочерей, одна другой краше. Приходится день и ночь рассыпать вокруг них крысиный яд, чтобы отпугнуть, как вы изволили выразиться, крыс.

— Я прошу вас принять меры как можно быстрее. Любой предлог сгодится, лишь бы этот негодяй оказался подальше от моей дочери. Да припугните его хорошенько, чтобы духу его здесь больше не было. Пусть убирается откуда приехал.

— Не беспокойтесь, доктор Урданета.

— Если вы окажете мне эту небольшую услугу, признательность моя, сами понимаете, будет безгранична.

В телефонной трубке послышался довольный смешок, и собеседники любезно распрощались. Начальник иммиграционной службы записал все данные и обещал устранить проблему в кратчайший срок.

Тем временем Соледад сидела на уроке в колледже Святого Сердца и никак не могла сосредоточиться. Все ее чувства обострились до предела. Не находя причины своему беспокойству, она не слушала учителя и витала мыслями где-то далеко. Монахини то и дело призывали ее к порядку, но тщетно. Алгебра, геометрия, история, большая перемена и час молитвы прошли как в тумане. Рассеянно села она в трамвай, чтобы вернуться домой к обеду, и вдруг недоброе предчувствие усилилось. По мере приближения к цели девушке становилось все хуже: ее бил озноб, холодный пот выступил на лбу, словно она внезапно заболела. Ее охватило страстное желание поскорее добраться до дома. Над трамваем начало собираться темное облако, грозящее страшным градом. Весь остаток пути черная тень дурным знамением сопровождала трамвай.

Сойдя на своей остановке, на перекрестке, Соледад успела издали увидеть патрульную машину возле дома и — со спины — человека в белом, на которого двое полицейских надели наручники. Пинками и окриками они загоняли его в фургончик. Соледад ощутила укол в сердце — почему-то ей стало до боли жаль несчастного бродягу. Машина уехала, оглушая прохожих воем сирены.

Изнутри Жоан Дольгут сквозь слезы смотрел в последний раз на своего ангела. В темно-синей школьной униформе, в траурной тени неумолимо преследующей ее грозовой тучи, она с растерянным видом шла по тротуару легкой походкой, навсегда запечатленной в его памяти. Волны черного шелка, источающие аромат роз, который до сих пор снился ему по ночам, обрамляли бледное лицо. Ореол чистоты, почти святости, придавал ей сходство с печальной мадонной. Она приближалась к тому месту, откуда он удалялся, и его плач перешел в судорожные рыдания.

Неделя шла за неделей, а Аврора все никак не могла прийти в себя после произошедшего в Каннах. Она упорно не отвечала на звонки Андреу, надеясь и в то же время отчаянно боясь, что он перестанет звонить. Эта любовь пугала ее.

В ту похожую на сон ночь в отеле «Карлтон» она обнаружила, что так недолго и вовсе себя потерять — поддаться соблазну, утратить волю, сдаться на милость эмоций... Эти-то эмоции и ввергали ее в панику, так как никогда прежде она не испытывала подобного и, следовательно, понятия не имела, как с этим справляться. Поэтому на рассвете она ушла на цыпочках, шарахаясь от собственной тени, не разбудив его и не оставив записки. Вскочила в первый же автобус, чтобы поскорее вернуться в Барселону, в свою серую и скучную, зато такую безопасную повседневность.

Как ни трудно ей стало сосредоточиваться, Аврора продолжала аккуратно посещать занятия с Борхой, ни сном ни духом не подозревая о его родственных связях с Андреу. Мальчик был само очарование, и она потихоньку начала к нему привязываться. Ей хотелось сделать из него настоящего пианиста. Он старался изо всех сил, и потому она имела все основания верить в успех. У него даже прорезались способности к композиции. Ей оставалось только подтолкнуть его, придать немного умеренности в себе. Вообще-то это задача родителей, но Аврора с удовольствием взяла ее на себя.

Встреч с Ульядой в Борне, и прежде не слишком частых, она теперь избегала как чумы, боясь, как бы инспектор своим чутьем ищейки не уловил ее изменившегося отношения к Андреу. К человеку, которого они столько раз возмущенно критиковали в два голоса. Она не представляла, как станет объяснять свои чувства постороннему, пусть и проявившему себя бескорыстным, преданным другом. Да и трудно признаться в чем-то, чего сама до конца не понимаешь. Поэтому, хотя ей и нравилось навещать дом старого Дольгута и играть на его необыкновенном рояле, она решила на время исчезнуть, по крайней мере до тех пор, пока в голове не прояснится.

Отношения с мужем — если это вообще можно назвать отношениями, — как обычно, ограничивались оставленным в духовке обедом и семейным ужином в десять вечера под беспечную болтовню дочери, которую оба пропускали мимо ушей.

После возвращения Аврору не отпускала бессонница. Андреу занимал все ее мысли — он и мучительный вопрос, день и ночь не дающий покоя.

Что, если Андреу — ее брат?

Брак Андреу тем временем тихо распадался. Тита Сарда с ним не разговаривала, если не считать мелких бытовых замечаний и неизбежных комментариев в рамках совместных светских обязанностей. Он, в свою очередь, ушел в себя, сдерживая разбушевавшееся сердце.

Служебные обязанности временами отвлекали его от личных забот, но не настолько, чтобы забыть о волшебной ночи в Каннах. Он ни в коем случае не хотел навязывать Авроре новую встречу, но умирал от желания видеть ее и верил, что его чувства взаимны. Что сделала с ним эта женщина? Он и сам толком не знал, но чувствовал, как что-то меняется внутри, уходит былая агрессивность. Блестящая светская жизнь, которой он раньше так дорожил, стала ему неприятна, чуть ли не вызывала аллергию. Образ Авроры, купающейся обнаженной в волнах его затуманенного страстью взгляда, стоял перед глазами. Мысль о том, что кто-то еще может смотреть на нее так, жгла невыносимо. Ему вдруг позарез потребовалось узнать, кто ее муж. В душу запустило когти незнакомое доселе чувство — ревность.