Книга Арлекин - Бернард Корнуэлл

— Тогда мне нужно носить на себе чеснок, — беспечно ответил Томас. — И молиться святому Гинфорту.

Элеонора посмотрела на темнеющую воду.

— Святой Августин действительно это говорил?

— «Я не люблю, но тоскую по любви»? Да, говорил.

— Я понимаю его чувства, — сказала девушка и положила голову Томасу на плечо.

Он не двинулся. Перед ним был выбор: отправиться за копьем или взять свой черный лук и вернуться в английское войско. Он действительно не знал, что делать. Но теплое тело Элеоноры так доверчиво прижалось к нему, что на мгновение, всего на мгновение, он решил остаться.

* * *

На следующее утро мессир Гийом, уже во главе полудюжины латников, взял Томаса в Аббе-оз-Омм, мужской монастырь. У ворот стояла толпа просителей, дожидаясь еды и одежды, которой не хватало и самим монахам, хотя монастырь избежал страшного разграбления, поскольку при взятии города в нем располагались король и принц Уэльский. Монахи бежали при приближении английского войска. Некоторые погибли на Иль-Сен-Жане, но большинство отправилось на юг в братский монастырь, и среди них был брат Жермен. Когда пришел мессир Гийом, монах только что вернулся из кратковременного изгнания.

Брат Жермен был древним сгорбленным старичком, хрупким человечком с белыми волосами, близорукими глазами и изящными ручками, которыми он очинял гусиные перья.

— Англичане, — заявил он, — используют эти перья для своих стрел, а мы — для Божьего слова.

Брат Жермен, как сказали Томасу, более тридцати лет отвечал за перепись рукописей в монастырском скриптории.

— Когда переписываешь книги, — объяснил монах, — открываешь для себя новые знания, хочешь того или нет. Большинство из них, конечно, совершенно бесполезны. А как поживает Мордехай? Жив?

— Жив, — ответил мессир Гийом, — и посылает тебе вот это.

Он поставил на наклонную плоскость писчего стола запечатанный воском глиняный горшок. Горшок заскользил вниз, но брат Жермен поймал его и ловко засунул в мешок.

— Мазь для суставов брата Жермена, — объяснил Томасу рыцарь.

— Мои суставы стонут, — сказал монах, — и только Мордехай может унять боль. Жаль, что он будет гореть в адском огне, но на небесах, я уверен, мне не понадобятся притирания. А это кто? — он уставился на Томаса.

— Друг, — сказал мессир Гийом, — который принес мне вот это.

Он взял с собой лук Томаса и теперь положил его на стол и постучал по серебряной пластинке. Брат Жермен нагнулся, чтобы рассмотреть герб, и Томас услышал его удивленный возглас.

— Йейл, — сказал монах. Он отодвинул лук и сдул со стола мусор от очинённых перьев. — Этого зверя придумали герольды в прошлом веке. Тогда, конечно, в мире существовала настоящая ученость. Не то что нынче. Из Парижа ко мне приходят молодые люди, у которых головы набиты шерстью, и это не мешает им притязать на докторскую степень.

Он взял с полки обрывок пергамента, положил на стол и обмакнул перо в горшок пунцовых чернил. Потом сделал на пергаменте блестящую кляксу и с обретенной за долгую жизнь ловкостью протянул от нее разные линии. Вряд ли он сам замечал, что делает, но, к своему изумлению, Томас увидел, как на пергаменте появляются очертания йейла.

— Говорят, это зверь мифический, — сказал брат Жермен, быстрыми штрихами набрасывая клыки. — Возможно, так оно и есть. Большинство геральдических зверей, похоже, придуманы. Кто-нибудь видел единорога? — Он сделал еще одну кляксу, немного выждал и принялся за поднятые лапы зверя. — Однако есть мнение, что в Эфиопии действительно водится такой зверь. Не могу утверждать, поскольку сам не путешествовал дальше Руана и не встречал никого, кто бывал в Эфиопии, если она вообще существует. — Он нахмурился. — Однако Плиний упоминает о единороге, а значит, этот зверь был известен римлянам, хотя, видит Бог, они были легковерным народом. Говорят, единорог обладает и рогами и клыками, что кажется странным и избыточным, и обычно его описывают серебристым в желтую крапинку. Увы, наши краски украдены англичанами, но они оставили нам пунцовую, что довольно любезно с их стороны. Мне сказали, она получается из киновари. Это растение. Отец Жак, да упокоится его душа, всегда заявлял, что она растет в Святой земле, и, возможно, так оно и есть. Мне показалось, что вы хромаете, мессир Гийом?

— Какой-то английский гаденыш прострелил мне ногу, — ответил тот, — и ночами я молюсь, чтобы его душа вечно жарилась в аду.

— Вам следовало бы вознести хвалы Господу за его неточность. А зачем вы принесли мне английский лук, украшенный изображением йейла?

— Я подумал, вас это заинтересует. И кроме того, мой молодой друг, — он коснулся плеча Томаса, — хочет узнать про Вексиев.

— Ему бы гораздо лучше забыть о них, — проворчал брат Жермен.

Он выпрямился на высоком стуле и обозрел помещение, где дюжина молодых монахов наводила порядок после пребывания в монастыре англичан. Некоторые болтали за работой, и это вызвало недовольство брата Жермена.

— Это вам не Канский рынок! — крикнул он. — Если хотите посплетничать, отправляйтесь в сортир. Жаль, что сам не могу. Вы не спросили бы Мордехая, нет ли у него средства для кишечника?

Старик сердито осмотрел зал, а потом попытался поднять прислоненный к столу лук. Мгновение он внимательно рассматривал йейла, затем поставил лук на место.

— Постоянно ходил слух, что одна ветвь семейства Вексиев переехала в Англию. И этот лук, похоже, подтверждает это.

— А кто они такие? — спросил Томас.

У брата Жермена прямой вопрос как будто вызвал раздражение, а возможно, ему было не по себе от самой темы разговора.

— Когда-то они владели Астараком, — ответил он, — графством, граничащим с Лангедоком и Аженуа. И одно это, конечно же, говорит вам все, что нужно о них знать.

— Это не говорит мне ничего, — признался Томас.

— Значит, вы получили ученую степень в Париже! — сострил старичок и захихикал. — Графы Астаракские, молодой человек, были катарами. Южную Францию заразила эта ересь, и Астарак был центром порока. — Измазанными в краске пальцами он перекрестился и процитировал: — «Тот не может иметь Бога своим отцом, кто не имеет Церковь матерью».

— Святой Киприан, — сказал Томас.

— А вы, оказывается, не из Парижа, — проговорил брат Жермен. — Катары отвергали Церковь, ища спасения в своей собственной темной душе. Что бы стало с Церковью, если бы все мы поступали так же, если бы следовали своим капризам? Если Бог в нас, значит, нам не нужна никакая Церковь и Святой престол, чтобы обрести Его милость? Это учение — самая пагубная ересь, и к чему же она привела катаров? К разгульной жизни, к плотской похоти, гордыне и извращениям. Они отрицали божественную сущность Христа!