Книга Иномерники - Николай Басов

Он прислушался: слова были русскими, без сомнения, но общий смысл ускользал, вероятно, далеко он ушел от обычной манеры думать, слишком уж отодвинулся от нормальных мыслей… И лишь когда ему кто-то повторил это соображение раза три или даже больше, он понял, что у начальства зреет предположение, что они могут наблюдать за тем, что здесь поделывают местные, некими зондами точечного наблюдения вроде шаровых молний… Он спросил, должно быть, вслух:

– Управляемые зонды?

«Самопишущие. Иначе – бессмысленно», – отозвался кто-то, кого он теперь все еще едва понимал.

«Если зонды не будут встроены в здешнюю систему времени, ничего не выйдет», – решил он поспорить.

На этот раз ему никто не ответил. Кажется, этот канал связи некто более сильный, чем тот, кто подавал эту мысль, решительно и резко оборвал, чтобы не мешать ему вникать в здешнее устройство мира.

Ромка попытался вернуться в прежнее состояние, но правильное настроение больше не приходило, его спугнули неуместным замечанием, сделанным так не вовремя… Зато он увидел… что время протекает тут не параллельно, идет совсем не так, как привыкли рисовать, изображая точки бифуркации, раздвоение осей общего течения событий по двум или по множеству каналов, как река растекается в своем эстуарии перед тем, как впадает в море. Все было куда сложнее.

Это соображение можно было описать лишь какими-то формулами, да и формулы эти он, с его едва ли не средненькой математической подготовкой, вряд ли мог правильно изобразить… Лишь в самом общем виде. Почти непригодном для действенных выводов.

По новому представлению время оказывалось похожим на матрешку, оно было вложено одними событиями в другие варианты, заменяло и измеряло себя именно разными и другими происходящими событиями… Иначе он объяснить это не мог, не умел.

Не было никаких совсем уж параллельных времен, каждый из отрезков вдруг переливался во что-то другое, не всегда последовательное, а случалось, что и в бывшее ранее, а люди останавливались в жизни, замирали, как на фотографии, чтобы ждать, пока наступит следующий, более подходящий для них отрезок времени, когда они смогут дышать, жить, совершать разные телодвижения и станут происходить всякие прочие события – дальше!

Переходов между этими отрезками времени не было ни для чего, кроме как для живых существ. Зачем это было нужно, Ромка, разумеется, сообразить не мог, но твердо был теперь уверен, что это понадобилось для какого-то необходимого исполнения едва ли не вселенского значения законов. Он снова сосредоточился, чтобы понять это увиденное им, можно сказать, корпускулярное строение времен… Которых, если принять эту гипотезу за истинную, было, разумеется, великое множество.

«Итак, – решил он, – обдумаем это снова. Время перебивается одним течением, одним неким развитием событий, если события вообще способны развиваться, а не просто длиться… Перебивается другим, и они вложены как-то в третье… Все сложно». И вот тогда он вдруг подумал, что от этой идеи, в общем-то, не слишком уж и чрезмерной, если ее каким-то образом можно рассмотреть, он сам становится старше и даже превращается за несколько минут в старика… Он действительно ощущал себя, будто старел сразу и резко, когда думал об этом. И потому почти испугался, хотя еще совсем недавно не предполагал, что пришедшее в голову чисто теоретическое соображение способно его напугать.

Но если подумать, именно мысли и являются самым страшным, что нам приходится в жизни испытывать, например, сны… Но это, опять же, была уже лишняя идея.

Он попробовал не бояться своего мышления, представил себе, что не испугается ничего, что могло бы оказаться в поле его представлений. А вот тогда его соображение рванулось еще раз, и касалось оно неимоверно далеких вещей… Оказывалось в его представлении, что гуру Пачат был прав, нужно очень много доброты, или даже так… гуманности, сопереживания миру, чтобы увидеть что-то такое, чего другие увидеть не сумеют. И следовало, может быть, сосредоточиться на какой-то проблемке – неужто он научился этому?

«Наверное, нет, – решил он по здравом размышлении, – но если он это понимает, значит… все не так уж нелепо, не такие уж глупенькие соображения его тут, в пределах голубого горизонта, одолевают».

Тогда он еще разок прогнал в сознании все, что напридумывал до сих пор, как запись каких-либо событий в ускоренной перемотке. И ему от этого становилось то легко и жарко, то снова очень опасливо… Потому что за такой дар – понимать эти штуки, возможно, нужно было дорого заплатить, скорее всего, какой-то потерей, допустим, способностью защищаться… Эту мысль он уже не понимал, но она тоже теперь в нем была, вот только что с ней делать, было неясно. И выводы из всего придуманного тоже оставались неясными… Может, проблема заключалась в том, что эта доброта, гуманность, как ее определил гуру, которую он нашел, обрел таким вот странным образом, требовала иной жизни, иной формы сознания? В общем, думать следовало иначе, а вот как? Этого он не знал.

Потому что его запас энергии, позволяющей соображать и сосредотачиваться, завершился. Он мог сейчас лишь с трудом удерживать себя в этом мире, чтобы совсем не терять способность хоть что-то понимать, помнить, представлять.

…Возвращались они очень трудно, на грани сознания Ромка даже слышал мнение, которое почти все поддержали, что такого трудного возвращения у них еще не было. Кто-то сравнил это движение с попыткой пробиваться через злую метель, кто-то оповестил всех, что чувствует себя так, будто его побил град размером с бейсбольные мячи… Но все-таки ребята возвращались. На остатках способности чувствовать Ромка знал, что ведут они себя правильно.

Через строй ангелов пришлось едва ли не оружием пробиваться, чего прежде никогда не бывало. Они должны были отстреливаться от каплевидных сущностей, чтобы те их пропустили через свой непомерно огромный, плотный, едва преодолимый косяк. И ангелы вели себя на редкость агрессивно, к тому же, в отличие от хищников-чудовищ из лабиринта и Ада, на выстрелы почти не реагировали, словно вовсе не боялись ни боли, ни попаданий в них самых мощных зарядов.

Потом пошло легче, они миновали какой-то порог, невидимый, лишь непонятно как воспринимаемый их обоими диффузорами – Генриеттой Правдой и Данутой Клозель. Ангелы начали их почти выталкивать из своей области… Выталкивать силой, и настолько крепко, что кто-то почти выкрикнул:

«Сколько же их тут?! Ведь они безмерное космическое пространство перекрывают!» На что последовал холодноватый отзвук, кажется, кого-то из командиров экипажей: «Пока даже зачатков теории об этом пространстве нет». А еще кто-то добавил: «Мы не в космосе, следует это понимать…»

И из Чистилища выходили они непросто, такого не было много месяцев, чтобы случалось промахиваться, не находить выхода в наш мир. Да настолько, что у Гюльнары, которая вздумала помогать суггесторам, пошла кровь, она почти ослепла и оглохла от этого в своем шлеме… А ведь они пробовали убраться оттуда и другой раз, и третий… Лишь с четвертой попытки все-таки выскочили.

Но даже то, что они выскочили, не все почувствовали. Потому что нечем было чувствовать, нервы и сами способности к пси-восприятиям у некоторых из них – пока было непонятно, у кого именно, – словно обгорели до полной нечувствительности. Но кто-то все же управлял машинами, и потому они вернулись. И в этот раз им удалось.