Книга Досье «ОДЕССА» - Фредерик Форсайт

– Нет. Мне жалко их, но не настолько, чтобы лезть в петлю.

– Но откуда, как вы догадались, что это именно ваш отец? Ни я, ни написавший дневник еврей его имени не знали.

– Мой отец погиб одиннадцатого октября 1944 года в Остляндии, – ответил Миллер. – Двадцать лет я больше ничего не знал. А потом прочел дневник. Дата, место и звание совпадали. Кроме того, моему отцу тоже был присвоен «Рыцарский крест с дубовой ветвью» – высшая награда за боевую доблесть. Его кавалеров в армии было не так много, а капитанов – просто единицы. Шанс, что два столь похожих офицера погибли в одном месте, в один день, ничтожен.

Рошманн понял, что столкнулся с человеком, против которого слова бессильны. Он, как зачарованный, глядел на пистолет.

– Вы хотите меня убить, – пробормотал он. – Но не делайте этого. Пощадите меня, Миллер. Я хочу жить.

Петер склонился к Рошманну и заговорил.

– А теперь послушай меня ты, кусок собачьего дерьма. Я внимал твоим завиральным речам до тошноты. У тебя хватило наглости заявить, что вы, эсэсовцы, были патриотами. На самом деле вы были чудовищной мразью, дорвавшейся до власти. За двенадцать лет вы смешали Германию с грязью так, как не удавалось никому за всю историю. От ваших деяний цивилизованный мир пришел в ужас, а моему поколению в наследство вы оставили такой позор, от которого нам до конца жизни не отмыться. Вы, сволочи, пользовались Германией и немецким народом до самого последнего дня, а потом позорно бежали. В вас даже смелости не было. Больших трусов, чем вы, не производили на свет Германия и Австрия. Ради собственной выгоды и безудержной жажды власти вы уничтожили миллионы людей, а потом скрылись и оставили нас гнить в грязи. Вы первыми побежали от русских, вы расстреливали и вешали тех, кто отказывался гибнуть за вас. Вы разглагольствуете о патриотизме, даже не представляя, что он означает. Вы опошлили святое слово «камрад», именоваться которым имеют право лишь истинные товарищи по оружию. И еще одно скажу я вам от имени молодого поколения немцев, которое вы, очевидно, презираете. Успехи ФРГ к вам никакого отношения не имеют. Благополучием она обязана тем, кто работает с утра до ночи и в жизни своей никого не убил. А насчет процветания скажу так: мое поколение согласно даже отчасти поступиться им, лишь бы таких убийц, как вы, среди нас не стало. Впрочем, вас-то и впрямь скоро не станет.

– Значит, вы все-таки хотите меня убить, – пролепетал Рошманн.

– Сказать по правде, нет. – Миллер пошарил за спиной, нащупал телефон и притянул его к себе.

Потом, не сводя пистолета с Рошманна, снял трубку, положил ее на стол и набрал номер. Затем со словами: «Есть в Людвигсбурге один человек, который желает побеседовать с вами» – поднес трубку к уху. Но ничего не услышал. Тогда он нажал на рычаг, но гудок не появился.

– Что, отключили телефон?

Рошманн покачал головой.

– Слушайте, если в этом виноваты вы, я пристрелю вас на месте.

– Нет, нет. Я не трогал телефон все утро. Клянусь.

Миллер вспомнил о лежавшем поперек дороги столбе и тихо выругался. Рошманн ехидно улыбнулся:

– Видимо, линия повреждена. Вам придется идти звонить в деревню.

– Мне придется пустить вам пулю в лоб, – бросил в ответ Миллер, – если вы не послушаетесь. – Он вынул наручники, которые по первоначальному замыслу Петера предназначались для телохранителя, и бросил их Рошманну.

– Идите к камину, – приказал он и сам последовал за бывшим эсэсовцем.

– Что вы собираетесь делать?

– Приковать вас к решетке, а потом пойти звонить.

Пока Миллер искал в окружавших очаг кованых завитушках подходящее место, Рошманн выронил наручники. Нагнулся за ними и едва не застал Миллера врасплох, схватив вместо них тяжелую кочергу. Он ударил ею, метя по коленям Миллера, но журналист успел отскочить, кочерга просвистела мимо, и Рошманн потерял равновесие. Миллер шагнул вперед, стукнул рукоятью пистолета по склоненной голове бывшего эсэсовца и, отступив, сказал:

– Еще один такой фокус – я вас убью.

Рошманн выпрямился, морщась от боли.

– Наденьте один браслет на руку, – приказал Миллер, и Рошманн повиновался. – Видите вон ту виноградную лозу? Ветвь рядом с ней образует петлю. За нее и зацепите второй браслет.

Когда Рошманн выполнил приказание, Миллер подошел к камину и убрал из-под рук эсэсовца кочергу и щипцы. Приставив дуло пистолета к сердцу Рошманна и обыскав его, вынул из карманов все, что эсэсовец мог кинуть в окно.

Тем временем к дому на велосипеде подъехал Оскар, вернувшийся из деревни. Увидев «ягуар», он удивился – Рошманн заверил его, что никого не ждет.

Оскар прислонил велосипед к стене и бесшумно вошел в дом, остановился перед дверью кабинета в нерешительности. Он ничего не услышал, как, впрочем, не услышали его и Миллер с Рошманном.

Петер в последний раз оглядел эсэсовца и остался доволен.

– Кстати, – сказал он. – Если бы вы оглушили меня кочергой, вам бы это все равно не помогло. Дело в том, что я оставил у сообщника досье на вас и попросил отправить его властям, если не вернусь к полудню. Сейчас около одиннадцати, съездить позвонить я успею за двадцать минут. За это время вы не освободитесь, даже имея под руками пилу. А полиция прибудет сюда через полчаса после звонка.

Слушая его, Рошманн впадал в уныние. Он теперь надеялся только на одно: что Оскар вернется и успеет выпытать у Миллера все необходимое до того, как сообщник журналиста переправит бумаги в полицию.

Миллер распахнул дверь и вышел в коридор. Тут он лицом к лицу столкнулся с человеком в водолазке, который был выше его на целую голову. Увидев Оскара, Рошманн крикнул: «Хватай его!»

Петер отступил в кабинет и вскинул пистолет, который положил было в карман. Но опоздал. Ударом левой руки Оскар выбил его из рук журналиста. Тут телохранителю показалось, будто Рошманн крикнул: «Бей его», – и он ударил Миллера в челюсть. Журналист весил немало, но удар был столь силен, что сбил его с ног. Петер перелетел через низенький журнальный столик и стукнулся головой о край книжного шкафа. Он тут же лишился чувств, упал на ковер, как сломанная кукла.

Наступила недолгая тишина. Оскар оглядел прикованного к камину Рошманна, а тот не сводил глаз с неподвижного Миллера, из раны на голове у которого капала на ковер кровь.

– Идиот! – заорал Рошманн, сообразив, что произошло.

Оскар недоуменно глядел на хозяина.

– Иди сюда, – рявкнул Рошманн.

Верзила подошел к камину и остановился, ожидая приказаний. Рошманн быстро все обдумал и сказал:

– Попробуй освободить меня от наручников. Возьми кочергу.

Но наручники не поддались. Оскар лишь кочергу изогнул.

– Тогда тащи сюда его, – Рошманн указал на Миллера.

Оскар подхватил журналиста под мышки и поднес к эсэсовцу. Тот пощупал пульс и сказал: