Книга Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

— Куда она подевалась! — спросил я Стэна.

Он покачал головой. Он тоже не видел.

— С кем это вы разговаривали? — спросил подбежавший охранник.

От парадного входа и из-за угла бежали другие охранники.

— Не знаю, — спокойно сказал Стэн. — Мы опаздываем на работу.

Вскинув голову, он направился ко входу. Я последовал за ним.

— Что это было?

— Понятия не имею, — признался Стэн. — Но она пыталась предупредить нас, и, думаю, ей это было нелегко. Думаю, она сильно рисковала. Нам следует прислушаться.

Я тоже так думал, только боялся. Я не забыл о том, что случилось с Шеймусом. Не предупреждала ли ведьма меня с самого начала? Не знала ли она, что я Писатель Писем, еще когда я был ребенком?

Не пиши.

Что, если бы я послушался ее много лет назад?

Я не мог ее послушаться, осознал я. Я не смог бы прекратить писать письма даже ради спасения собственной жизни.

Однако сейчас я мог бы попытаться.

И я попытался.

В тот день я написал только два письма.

3

В моем доме снова начались разные странности.

Сначала по мелочам, и почти неделю я считал, что обнаруживаю результаты проказ ведьмы или Киоко, возможно многомесячной давности; просто раньше не замечал. В глубине холодильника я нашел разбитую тарелку, под раковиной в ванной комнате пустую бутылку из-под водки. А между диванными подушками застрял клочок неоконченного письма. Листок был сложен, затем смят, и единственными словами были поспешно нацарапанные Дорогой Джейсон.

Но потом начало происходить то, что я не мог приписать ни ведьме, ни Киоко. Однажды я, как всегда, вышел утром из дома, погасив свет и выключив телевизор, а когда вернулся, все лампы горели, все три телевизора работали, из радиоприемника грохотал рок-н-ролл. А через несколько дней в моем почтовом ящике появился адресованный мне конверт. На строчках для имени отправителя стояло имя моего сына. Я разорвал конверт и раскрыл вложенное письмо. Целая страница была заполнена тремя повторяющимися словами: Я тебя ненавижу, Я тебя ненавижу, Я тебя ненавижу, Я тебя ненавижу…

Кто-то издевался надо мной.

В тот день в своем кабинете, листая газеты и журналы, я наткнулся на письмо. От Вирджинии. После таинственного послания, написанного невидимыми чернилами, я не видел ее и не получал от нее никаких весточек.

Дорогой Джейсон!

Просто захотелось черкнуть тебе пару строк. Желаю удачи. Пол передает тебе привет.

Вирджиния

Я поднес письмо к лампочке и с волнением смотрел, как появляются корявые коричневые буквы.

В твоем доме. Сегодня вечером.

Она узнала что-то важное и нашла способ поделиться со мной. Я позволил себе помечтать. Настроение резко улучшилось. Я сложил ее письмо и положил в карман. И ничего не писал все утро: несколько часов читал журналы, спокойно пообедал со Стэном в кафетерии, покинул кабинет рано и поехал домой. Я знал, что ждать придется долго, но не смог усидеть на работе. Уж лучше метаться по собственному дому. Кроме того, надо было успеть хоть немного прибраться. Я действительно запустил дом.

Я убрал гостиную, кухню, спальню, кабинет, ванную комнату. Приготовил макароны с сыром. Вымыл посуду.

Я ждал.

Я смотрел телевизор. Я ждал.

В дверь зазвонили лишь в двенадцатом часу. Я открыл и увидел их всех: Вирджинию и гостей с моей первой вечеринки. Я пригласил их войти и впервые осознал, что большинство этих мужчин и женщин кажутся мне знакомыми. Нет, не потому, что я встречался с ними на десятом этаже или на той вечеринке, а потому, что я видел их… где-то еще. Раньше.

Входя, Эрнест сердечно пожал мне руку. Он казался особенно знакомым. Он был похож на… Эрнеста Хемингуэя.

И почему я заметил это только сейчас?

Я внимательнее вгляделся в вереницу Писателей Писем. Некоторых я не определил, но не зря моей специализацией в колледже была литература. Во многих я признал знаменитых писателей. Лео с длинной густой бородой вовсе не походил на старого хиппи; он был похож на… Льва Толстого. Низкорослый горбатый Александр? Александр Поуп. Джеймс? Джеймс Болдуин. Билл? Уильям Берроуз.

Я повернулся к Вирджинии:

— Вы Вирджиния Вулф.

Она кивнула.

— А вы не знали? — хихикнул Берроуз, заметив мое изумление. — Вы не так сообразительны, как мы думали.

— Заткнись, — оборвала его Вирджиния.

— Сука.

У меня кружилась голова. Можно ли как-то тактично спросить о том, что меня волновало? Я ничего не придумал и просто выпалил:

— Что вы такое? Вы мертвы. Вы все мертвы. Вы… призраки?

Они дружно рассмеялись.

— Никто не умирает, — сказал Толстой с сильным акцентом.

— Не здесь, — добавил Амброз Бирс.

— Вы исчезли. Примерно в 1914 году. Никто не знает, что с вами случилось.

Он развел руками:

— Вы теперь знаете.

— Вирджиния, вы совершили самоубийство. — Я повернулся к Хемингуэю. — Вы тоже.

— Я отозвалась на письмо, — тихо сказала Вирджиния.

— Я выследил подонка, который не отставал от меня двадцать лет, — сказал Хемингуэй. — Таких вы теперь называете упорными преследователями. Но когда я попытался встретиться с ним лицом к лицу, — он скривился, — то оказался здесь.

— Здесь? — тупо повторил я, начиная понимать, что город, в котором я живу, совсем не тот, каким я его считал. Вероятно, корпорация контролировала не только здание, в котором я работал, и не только комплекс, в котором я жил. Я вспомнил, как необъяснимо опустели улицы Бри, когда я начал работать на корпорацию. Я вспомнил свое ощущение, будто соседние дома — необитаемые оболочки, а я — единственный, кто живет на этой улице.

— Никто из нас не умер, — объяснил Джон Чивер. — Мы все попали сюда, как вы; нас обманули, заманили или наняли. Мы читали или смотрели по телевидению о своей предполагаемой смерти, но это неправда. Мы не знаем, чьи тела находили, не знаем, как организовывали наши смерти, как одурачивали наших близких. Однако правда в том, что мы живы и здоровы, обитаем в этом… месте. Кто-то по какой-то причине состряпал обстоятельства нашей гибели.

— Но…

— Живы ли мы? — В глазах Чивера засверкали озорные огоньки. — Нет худа без добра. Мы не стареем. Мы все в том возрасте, в каком попали сюда. Как и вы. Многие из нас взялись за перо в надежде на бессмертие и, по иронии судьбы, бессмертие, похоже, обрели. Благодаря нашим произведениям.

— Эпистолярным произведениям, — презрительно уточнил Толстой. — Самому эфемерному из всех видов литературы.