Книга Алхимия единорога - Антонио Родригес Хименес

Я бесцельно бродил по Градчанам. Даже любимая чешская архитектура выглядела какой-то плоской: я видел бесцветные, гладкие, растянутые по вертикали дома без всякого изящества в горизонтальных линиях. Люди казались отражениями в кривых зеркалах мадридского Кошачьего переулка. И мне вспомнился дон Рамон,[74]автор «Огней Богемии», человек беспокойный, так не похожий на Кафку.

В памяти моей всплыло множество прочитанных страниц. Каждый человек есть то, что он в себя вложил. Вот почему мне снова захотелось отведать чудесного эликсира Джейн, который, по ее словам, представлял собой универсальное снадобье ее отца. Я был простужен, мне показалось, что таблетка аспирина имеет странный вкус, а теперь и дома выглядели как-то непривычно, и я подумал, что нахожусь под воздействием наркотика. А вдруг у меня без эликсира началась ломка? От этой мысли мне стало страшно. По спине пробежал знобящий холодок. Эликсир не может вызывать зависимость — значит, я принимал не снадобье, а какой-то наркотик. Выходит, меня обманули. Я загрустил по мудрым советам Жеана, моего таинственного друга, с которым ужинал только вчера вечером. Как бы мне хотелось, чтобы он сейчас оказался рядом и помог мне во всем разобраться!

Под стенами замка стояли побеленные домики с низкими крышами, яркие и опрятные. Это была живописная Злата улочка, средоточие легенд, страстей и древних загадок; в середине XVI века здесь жили королевские лучники и кузнецы. Именно здесь, в доме номер 22, и проживал Франц Кафка. Теперь тут полным-полно сувенирных лавок.

Я зашел в кафе «У Златой улочки», огляделся по сторонам, чтобы заказать официанту чай, и тут меня окатила волна радости: за угловым столиком сидел Жеан де Мандевилль и читал книгу.

— Мне нужно с тобой поговорить, Жеан. Нужно попросить совета: как быть со сном, в который я погрузился?

— Все мы видим сны, Рамон. Вряд ли это так серьезно.

— Очень серьезно. У меня резко изменилось отношение к реальности, возникло ощущение, что ее не существует и что моя настоящая жизнь — там, во сне. Приснившийся мне человек выглядел в точности как я, он тоже был архитектором и точно так же тосковал. Он лишился любимой девушки. Непонятно только, имеет ли он отношение к преступлению, из-за которого она погибла. Я прочувствовал его историю, как свою, хотя то, что я привык считать своей историей, сильно отличается от того, что происходило в моем сне.

— Ладно, успокойся. В давние времена боги манипулировали реальностью ради забавы, как теперь режиссер снимает кино на потеху публике, а романист оживляет своих персонажей, чтобы читатели радовались и страдали вместе с ними. Что ж, ты играешь главную роль в такой странной, такой небывалой истории — поневоле придет в голову мысль, что твою реальность меняют и перестраивают. Скажем так: ты — герой, выполняющий определенную миссию. Ты должен довершить свое путешествие-инициацию. До сей поры ты почти не встречался с настоящими трудностями, однако приближается зима, и до весны тебе придется разгадать все загадки. Ты знаешь, что настоящая проверка ждет тебя в Синтре.

— Послушай-ка, Жеан, откуда тебе известны все эти подробности?

— Не спрашивай. Я просто знаю, и точка. Я твой друг, и мне прекрасно известно все, что тебе предстоит пережить. Ты идешь по пути философов-искателей, философов, побеждающих смерть. И тебе нужно пройти этот путь в одиночку. А мы все, окружающие тебя, — лишь твои скромные помощники.

— И помощницы?

— Ты про девушек?

— Да, про девушек.

— Это божий дар. Не подвергай его сомнению. Ты любишь и любим. Ведь ты их любишь?

— Да.

— Тогда зачем себя мучить, зачем подрезать крылья любви?

— Но ведь любовь втроем — это так непривычно, — оправдывался я.

— Эх, друг мой, как мало ты пока знаешь! Жизнь вовсе не такая простая, какой тебе ее показывали. Все, что ты видел до сих пор, — лишь ущербные, ограниченные образцы действительности.

— Жеан, кто ты?

— Я сказал тебе еще при знакомстве: я твой друг.

— Я читал твою книгу, там говорится, что ты родился в четырнадцатом веке.

— Мало ли что где говорится. Поговаривают также, что и Фламель, мой, так сказать, ровесник, до сих пор жив. Когда твои взгляды изменятся и ум будет в состоянии воспринять истинную картину мира, ты все поймешь. Не будь нетерпелив, верь пока на слово.

— Так ты и Фламель — не одно и то же лицо?

— Нет, поверь мне.

— Но меня пугает мысль, что все это сон или виртуальная реальность, а на самом деле моя жизнь совершенно иная. Быть может, я просто лежу неподвижно на больничной койке, беспомощный, опутанный проводами, и нынешняя жизнь мне снится, а ты — мой санитар.

— Вполне допустимо, и все же это не так. Единственная твоя реальность находится здесь.

— И я должен слепо тебе поверить.

— Конечно. Доверься другу.

— А почему девушки настаивают, чтобы я принимал эликсир?

— Они не желают тебе вреда. Если тебе дают эликсир, значит, ты должен подготовиться.

Взгляд Жеана был кристально чист, глаза не отрываясь смотрели на меня. На его лице не было и следа дряблости, кожа плотно обтягивала скулы; то был благообразный просветленный лик античного — или даже библейского — бога.

Мы еще о многом поговорили. Я спросил Жеана о профессоре Молине, и мой друг ответил, что тот звонил утром, чтобы попрощаться: вечером он улетает в Мадрид.

— Быть может, именно Молина заморочил тебе голову своими идеями о виртуальности. Сейчас ты переживаешь стадию обостренного восприятия, и всякая новая мысль меняет твои представления. Ты как пятнадцатилетний подросток, хотя тебе перевалило за сорок. Но пятнадцать — самый подходящий возраст, чтобы научиться всему, чему тебе следует научиться.

Когда настала пора прощаться и мы поднялись с мест, я споткнулся, потерял равновесие и ухватился за край столика, чтобы не упасть. Со стола на пол соскользнул какой-то сверток. Я поспешил вернуть его на прежнее место, при этом случайно приоткрыв… И с изумлением обнаружил, что в нем лежит «Книга еврея Авраама».

— Жеан, это та самая книга!

— Замолчи, глупый! Соблюдай осторожность.

— Но откуда она у тебя? Ты выкрал ее? Отобрал у Джейн?

Мандевилль пристально посмотрел на меня, но не ответил. Мой рассудок помрачился, на меня накатила ярость, и, не успев подумать, я прижал сверток к груди и как безумный бросился из кафе. Я слышал только, как меня окликают:

— Рамон, Рамон! Вернись, отдай ее мне!

Но я пробежал по Нерудовой улице до Мостечки, натыкаясь на встречных, а потом, почти наугад, припустил налево по Крижовничке, пока не выбежал на Старо Място. Я бежал, как газель, за которой гонится леопард.