Книга Смерть мужьям! - Антон Чиж

Матильда встретила свою погибель, как и подобает воспитанной даме, а вовсе не базарной купчихе: парадно выпрямив спину, благостно скрестив руки ниже талии, и соорудив такую улыбку всепрощающей мученицы, что иной, более чувствительной натуре, чем мы, уже бы захотелось подмочить платок. Изогнутый контур губ и печальная поволока глаз как бы говорили: «Я в вашей власти, но гордость мою не сломить». Ну, или что там придумывает женщина, когда хочет изобразить себя беспомощной, но симпатичной.

Гость не стал грозить расстрелом, заточением в каземат, и даже не сломал пустякового стула. В общем, повел себя не совсем так, как нафантазировала мадам. Наоборот: мило поклонился, спросил о самочувствии и очаровательно улыбнулся. Матильда разгадала коварный план: конечно, хочет усыпить ее бдительность и нанести беспощадный удар. Что ж, она готова... Позвольте, да ведь он завел усы! Чтобы это значит для ее судьбы? А впрочем – ему пойдут... Да, надо же вернуться к страданиям...

– Пришли сообщить, господин коллежский секретарь, что меня высылают из столицы, а все имущество будет продано с молотка? – с грустной обреченностью спросила она. Сложная и наполненная внутренним смыслом интонация Матильде удалась исключительно.

Родион почесал намечающийся ус, который беспокоил с утра, и заверил, что страшных последствий можно избежать. При некоторой помощи следствию.

– Что я должна сделать? – опять проникновенно спросила обреченная женщина.

– Ответьте на простой вопрос.

– Извольте. Я готова ко всему...

– Как выглядели призы, которые у вас украли?

К такому повороту Матильда оказалась вовсе не готова. Да ведь столько раз уже говорила, умоляла найти, а этот чурбан спрашивает теперь, как они выглядят? Что ж, пусть издевается над беззащитной женщиной. Госпожа Живанши отошла к комоду и вернулась с бархатными коробочками, на которых золотые иголки закручивали вензель канителью.

Под крышкой Родион обнаружил узкое ложе, расширяющееся полукругом.

– Что тут могло храниться?

О, мой бог, как глупы порою бывают мужчины! Ну, разве могут они представить элегантную награду, а не какой-нибудь варварский кубок с лавровыми ветвями, в котором капусту квасить.

– Я модистка, – напомнила Матильда. – Во Франции, где училась искусству моды и провела счастливейшие годы, и где полиция, между прочим, не позволяет себя вести разнузданным образом, а напротив оказывает всяческую поддержку...

– Так что там было? – перебил разнузданный полицейский.

– Я принимала участие в конкурсах модных домов и занимала призовые места...

– Шесть раз брали третье место?

– Я не лошадь на скачках, чтобы... Откуда узнали? – не совладав с любопытством, спросила Матильда. – Об этом писали только в парижских газетах. У меня сохранились вырезки. Хотите, покажу? Они дороги мне как память...

Не утруждая даму, Родион извлек пучок вещественных улик.

– Эти?

Вздох радости вырвался из измученной груди.

– Мои булавки! Мои дорогие награды... – запричитала Матильда и даже порывисто бросилась, но застыла в сомнении: – Позвольте, здесь только шесть...

– Сколько не хватает?

– Самой ценной: награду после стольких лет неудач... Позолоченная булавка за победу в 1890-м году.

– Значит, номер один... – повторил Родион. – И булавка убивает вернее ножа.

Матильде послышалась какая-то невероятная глупость. Совсем мужчины не разбираются в тонкостях дамского туалета. Ну, как булавка убить может? Даже смешно. Уколоть – да и только.

– Эти награды были украшением моего салона, – сказала Матильда. – Я готова была целовать их...

Если бы она знала, откуда их вытащили, то целовать расхотела бы, а вот обморок был бы гарантирован. Родион проверять не стал, а спросил:

– Они хранились в этих коробках?

– Разумеется, нет! Я сделала шелковую подушечку, и так элегантно воткнула, будто корона вышла.

Кровожадно, как показалось Матильде, Родион улыбнулся и задал совсем дурацкий вопрос:

– Какие цветы были в букете, который отослали на именины Авроры Грановской?

– Только розы, разумеется. Ее любимые белые розы...

Какой странный юноша. И повел себя совсем странно: не отдал драгоценные булавки, а засунул в пиджак, и, не прощаясь, побежал к двери.

– Господин Ванзаров! – изумилась мадам Живанши.

– Простите, не сейчас, после...

– Но как же мои призы?

– Найдем. Обязательно, найдем, – торопливо проговорил странный чиновник, и, наградив лоб зазевавшейся горничной приличным тумаком двери, покинул квартиру.

Дамы остались крайне недовольны визитом. Матильда так и не узнала судьбу салона, а Катюше пришлось лечить шишку медным пятаком. И никакого развлечения.

2

Заботливого секретаря на месте не оказалось. Может, выскочил по срочному поручению, а запереть забыл. Отзвонив раза три, Родион обратил внимание, что створки держатся неплотно, словно предлагают не церемониться.

В приемной царил рабочий порядок и покой. Будто еще мгновение назад помощник сидел на рабочем месте, вон, даже перо на открытой чернильнице, а теперь взял и растворился.

– Кто там? – спросил голос, приглушенный портьерой.

Ванзаров вошел без объявления.

– Вы вовремя...

Доктор восседал за рабочим столом, положив руки перед собой, как египетский сфинкс. Спина плотно упиралась в спинку резного кресла. Словно боящийся высоты оказался на карнизе, и не может двинуться, только прижимается к спасительной стене.

– Прошу простить, руки не подам, нездоровится... Устраивайтесь, Родион Георгиевич, вы – долгожданный гость. Не желаете конфетку?

Блестя шоколадными дольками, коробка «Итальянской ночи» манила изведать сладкое наслаждение. Выбрав знакомое кресло, принимавшее множество влиятельных задов, скромный чиновник полиции развалился, закинул ногу на ногу, и сказал:

– Мне все известно...

– Вы так уверены? – Карсавин улыбнулся. – Заглянули в свое зеркальце и нашли все ответы?

– Не я: логика и факты... А где ваш секретарь?

– Он получил прекрасные рекомендации и полный расчет... Приемы отменены. Нам никто не помешает... Мы одни. Или один на один, так сказать.

Нехорошо разрушать иллюзию честного поединка. Но что поделать: на лестничной клетке изготовился старший городовой Семенов, черный ход перекрывал младший городовой Ермилов, а на набережной у полицейской пролетки ждал городовой, имя которого позабылось, не говоря уже о городовом Ендрыкине, прихваченном для надежности с поста. Промолчал Ванзаров о тузах в рукавах.