Книга Потерянные души - Поппи З. Брайт

Зиллах связал его с этим миром ночи и крови. Никто знал, что теперь Зиллах его не бросит, не оставит его одного. Однажды он не побоялся пойти против Зиллаха и сможет сделать это снова. И как бы странно это ни звучало, Зиллах, похоже, гордился им.

Зиллаха тянуло к нему с самого начала. Может быть, это был голос крови. Некая глубинная связь между отцом и сыном. Но тогда еще Зиллах не знал. И тогда эту нить еще, может быть, можно было порвать. Притяжение могло ослабеть и даже иссякнуть после очередной бутылки дешевого вина. Но когда Кристиан произнес эти слова – эти страшные и волшебные слова. Ты – сын Зиллаха, – эта хрупкая связь стала плотью.

Нет, только не плотью, а плотью и кровью. Эта связь закрепилась кровью, кровью Зиллаха и Никто, и еще – кровью Джесси, которая вытекла вся, когда она рожала Никто. Никто был кровь от крови Зиллаха, и теперь Зиллах его никуда не отпустит. Теперь они будут вместе всегда – тысячу лет. Они вполне могут столько прожить, тысячу лет и больше, и они по-прежнему будут вместе. Они будут вместе – Никто, Зиллах, Молоха с Твигом, а теперь еще и Кристиан – всегда. Они будут пить, неистово заниматься любовью и никогда не состарятся. И он больше не будет один. Никогда.

Никто улыбнулся, глядя в потолок. Хотя он этого и не знал, но теперь его улыбка стала другой – более знающей, искушенной и развращенной.

Раздались тихие шаги. Никто повернулся к двери. В дверном проеме встала фигура – темная тень, подсвеченная по контуру серебряным светом. Длинные волнистые волосы, прямая спина. Хрупкий и невысокий мужчина, который держался так, словно был семи футов ростом, величественный и крупный. Зиллах.

– Иди ко мне, – сказал Никто.

Зиллах подошел и скользнул под прохладную простыню. Когда Зиллах обнял Никто, тот закрыл глаза и прошептал:

– Папа.

Зиллах поцеловал его веки, лоб, губы.

– Да. Это так хорошо. Называй меня так.

– Папа, – повторил Никто, и Зиллах поцеловал его горло, грудь, нежную кожу под ребрами.

– Мой мальчик, – сказал Зиллах и слегка прикусил его кожу.

Никто почувствовал, как остатки его прежней жизни, которые еще иногда возвращались в воспоминаниях – город, где он вырос, отчаянно вялые и безразличные мальчики-девочки в пиццерии, два идиота, преисполненные благих намерений, которые называли себя его родителями, – уносятся вдаль на волне теплого языка Зиллаха. На волне запаха крови и горьких трав.

Ночь для раздумий.

Ночь, чтобы подумать о тех вещах, о которых обычно не думаешь, которые обычно сокрыты в топях бессознательного. Есть ночи, как будто вылепленные невидимой черной рукой. Есть ночи, как будто созданные для того, чтобы не спать и рассматривать трещины на потолке, или сухие цветы и листья, приклеенные над кроватью, или нарисованные звезды. Есть ночи, как будто созданные для того, чтобы медленно плыть в темном омуте мыслей, натыкаясь на какие-то набухшие, безнадежно испорченные штуковины и беспощадно вытаскивать их из трясины и рассматривать близко-близко.

Есть ночи, как будто созданные для печали, или раздумий, или же для того, чтобы смаковать одиночество.

Зиллах лежал рядом, обнимая Никто. Если бы кто-то поднял крышу трейлера и заглянул бы внутрь, поза Зиллаха показалась бы ему одновременно защитной и собственнической. Он лежал, касаясь щекой гладких волос Никто, и думал: Мое. Никогда прежде такого не было и никогда больше не будет. Это – мое. Мое семя, моя кровь, моя душа.

Сегодня вечером в «Священном тисе» играла какая-то кантри-группа. Группа откровенно отстойная, надо сказать. Кристиан сосредоточенно протирал стойку, стараясь не слушать унылые переливы гитары и не вникать в идиотские тексты типа: «Это сердце создано для того, чтобы пить, а не для тяжких раздумий». Он думал про Зиллаха и Никто, про их одержимую, извращенную страсть друг к другу. Ну и что? – думал он. – Какая разница? Кому от этого плохо? Нас так мало, и если две одиноких души нашли утешение друг в друге и избавились от одиночества, кому от этого плохо?

Он слегка опасался за Никто, потому что знал, что Зиллах – сумасшедший. И теперь – еще больше, чем тогда, на Марди-Гра пятнадцать лет назад. Зеленый свет у него в глазах стал еще безумней, его тяга к насилию и боли – еще более явной. Но, с другой стороны, может быть, они все так или иначе безумны – вся их раса. Очень просто сойти с ума, когда ты живешь год за годом на самой периферии мира. Зиллах и остальные… их безумие заключается в том, что они выбрали и полюбили жизнь на колесах. Изгои, бродяги, убийцы. Они счастливы своим безумием. А что касается Никто… может быть, быть любимым своим сумасшедшим, красивым отцом – для него это лучше, чем быть одному.

В другом конце города, где тяжелые ветви сосен нависают так низко, где осенние краски других деревьев кажутся черными в темноте, где вдоль дороги тянутся густые заросли пуэрарии, Дух лежал у себя в кровати, свернувшись калачиком. Он чувствовал Стива, спящего за стеной тупым пьяным сном – тяжелым сном без сновидений. В последнее время Стив почти не пил пива. Он перешел на виски. Сегодняшний вечер он начал с виски, разбавленного водой из-под крана, и закончил уже неразбавленным – причем хлебал его прямо из горлышка. Когда Дух увел его спать, Стив в одиночку прикончил почти половину бутылки.

Стив все говорил и говорил. Сыпал горькими обвинениями. Эта сука, говорил он. Эта гребаная девка. Этот зеленоглазый мудак, интересно было бы посмотреть, как он будет ухмыляться, если кто-нибудь оторвет ему яйца…

Дух слушал, вставляя «да» и «ага» в подходящих местах. Но только стоило ли винить Энн? Зиллах околдовал ее, она была не в себе. Дух знал от бабушки, что любовные чары действуют лишь на людей, которые сами в душе хотят быть очарованными, и что снять приворотные чары – дело сложное даже для опытной ведьмы. А что касается Никто… что тут говорить… он наконец обрел дом, разве нет? Кровь тянется к крови. И если Никто предпочитает спать в объятиях своего отца, это его выбор.

Он обнял подушку и подумал: К чему все это приведет? К чему придут эти пропащие души? Но это были не те вопросы, которые волновали его по-настоящему. Что будет, то будет. Он потянулся сознанием вовне и нашел Энн посреди темного где-то, где она бродила одна и искала то, что только причинит ей боль, если она это разыщет. Очарованная, околдованная. Она не чувствовала прикосновение его сознания, не могла ответить ему. Он закрыл глаза и попытался заставить себя заснуть. В последнее время он много плачет. Но ему не хотелось плакать одному в темноте.

Когда Дух заснул, обитатели трейлера на Скрипичной улице собрались на крошечной кухоньке и встретили новую ночь, чокнувшись пластиковыми стаканчиками с вином. В «Священном тисе» Кристиан то и дело поглядывал на часы и отсчитывал, сколько еще осталось до закрытия.

Ночь.

22

(Чирк)

(Пшшш)

Желто-оранжевая вспышка в темноте. Стив раскурил косяк, щедро набитый Терриньм «красным попакатептелем». Искры просыпались вниз, сверкая, как крошечные полуночные солнышки во влажных сосновых иголках, и тут же погасли.