Книга Никто, кроме президента - Лев Гурский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четверть часа спустя я получил папку размером в пятьдесят мегабайт и сделал две резервные копии. Одну скинул на компакт, другую, выйдя из сети, стал рассматривать уже не торопясь – благо до встречи с Козицким и Сердюком время еще оставалось.
Число персоналий превысило мои ожидания, и при этом наполняемость каждого файла оставляла желать лучшего. Некоторые содержали самый минимум сведений. Фото, ФИО, кадровый листок учета, пару медицинских справок и очень изредка – что-то из хобби. Женщин я сразу отложил на потом, сосредоточась на мужиках. Вскоре выявилась любопытная закономерность: до четверти обслуги, принятой сравнительно недавно, имели в прошлом то или иное касательство к «семейству псовых». Один прежде трудился проводником СРС – служебно-розыскных собак, другой пару лет назад подвизался заводчиком элитных пород, третий раньше служил егерем в охотохозяйстве, четвертый имел за плечами опыт работы в собачьей парикмахерской, пятый когда-то ударно вкалывал в ветлечебнице… шестой… седьмой… десятый…
М-да, все эти ребятки из клуба «Гав-Гав» густо столпились вокруг президента. Плотно. Не вырвешься. А помочь им заполучить должности охранников, референтов, секретарей и прочих людей-на-подхвате мог, естественно, лишь один человек. Фокин.
Людей, хоть как-нибудь связанных с музыкой, в этом списке было меньше, но они тоже присутствовали. Я мечтал о десяти, максимум пятнадцати, а получил двадцать две подозрительные личности с консерваториями, институтами, музучилищами, музыкальными школами в послужном списке плюс еще двенадцать сомнительных граждан, которые когда-то посещали музкружки во Дворце пионеров либо играли в школьных рок-группах или вузовских ВИА. Если добавить сюда двух самоучек – один раньше был ди-джеем на дискотеке, а другой звенел литаврами в полковом оркестре, – то мы получали, в совокупности, тридцать шесть вопросительных знаков. Тридцать седьмым стал бывший регент церковного хора, которого я, поколебавшись, занес в общий список. Каждый имел дачу или что-то похожее на дачный домик не дальше восьмикилометровой зоны от МКАД. Значит, любого из этих граждан можно было, при желании, отнести к Музыкантам. Но какой же из них? И, главное, как мне ухитриться вычислить его до вечера?
Я не поленился распечатать все тридцать семь мини-досье, чтобы разложить их на столе в виде пасьянса. Однако у меня было чересчур мало данных, и ничего путного не вырисовывалось: сколько я ни тасовал листы, у меня никак не выходило сократить список хоть на одну позицию без опасений, что упущу как раз нужную. Даже как будто наименее подходящий из всех, полковой литаврист, мог – по иронии судьбы – оказаться Тем Самым…
В самый разгар пасьянса мобильник сыграл «Темную ночь», и смутно узнаваемый голос спросил у меня:
– Это Лаптев? Максим Анатольевич?
– Он самый, – подтвердил я. – А с кем, простите, я говорю?
– Господи! – вздохнули в трубке. – Мне что, обязательно произносить мое имя вслух? Если чуть-чуть подумаете, сами его назовете. Только, ради бога, сделайте это про себя. Вчера мы с вами разговаривали о яйцах, стихах и прочей чепухе… Вспомнили?
Эти «яйца» открыли мне глаза. В памяти у меня возникли белый парадный мундир космонавта и узенькая бородка Конфуция. Ну да, разумеется: Нектарий, он же Фердинанд Изюмов. Бывший писатель, а ныне трудящийся Высших Сфер.
– Если вы хотите продолжить со мной о чепухе… – начал я, поглядывая на часы. Трепаться с божеством, мелким или даже крупным, мне сейчас было не с руки.
– Нет. Совсем о другом, – веско перебил меня божок Изюмов. – Дайте мне пять минут и постарайтесь мне поверить.
За ночь Сердюк немного покопался в чемоданчике Волина и чуть свет ввалился ко мне с новыми гениальными идеями.
– Эх, Василь Палыч, какого я вчера дурня свалял! – сообщил он, таинственно пряча что-то у себя за спиной. – Эх, правы вы были насчет музыкантов! Никакой стрельбы или там серьезного мордобоя – ничего такого не треба. Пусть только Лаптев добудет список, а уж дальше мы все вычислим гуманитарненько, в духе ООН…
Не успел я удивиться превращению ангела смерти в голубя мира, как мой бодигард торжественно вытащил из-за спины небольшой флакончик с серо-зеленой этикеткой.
– Гексатал! – гордо объявил он мне. – Концентрированный. Если развести его водой, тут хватит на триста полноценных доз!
– Что еще за гексатал? – встревожился я.
Когда я вижу, как Сердюка распирает доблесть, это значит одно: спокойной жизни конец. А уж если ему что втемяшится, очажок немедленно надо гасить. Иначе потом не расхлебаешь. Не так давно в Восточной Африке я зазевался, и мой бодигард на первых руандийских мирных переговорах между тутси и хутту стал грубо подсуживать последним. Едва не вспыхнула драка на высшем уровне, с участием верховных вождей обеих народностей. Как позже выяснилось, Сердюк из какого-то дурацкого американского фильма вынес бредовую мысль, что тутси – племя трансвеститов. Мужчин же, переодевающихся в дам, он с некоторых пор активно невзлюбил. Намекая, что у него с ними кое-какие личные счеты.
– Гексатал, Василь Палыч, это вещь, – с радостной улыбкой доложил мне Сердюк. – «Суперсыворотка правды». У нас в Безпеке пробовали еще пентатал натрия, но тот был гораздо слабей, и человеку на другой день намного хреновей. А этот прямо цимес! Киевский торт с ромовой начинкой! Никакого сравнения.
– Вы что, на себе его испытывали? – недоверчиво спросил я.
– А як же! – Сердюк хлопнул себя по груди. – Тогда же в Безпеке и испытал. Помню, заперся в комнате с одним включенным телевизором и накатил себе десять эмгэ внутривенно. Часа через два, когда все кончается, чувство – как будто стакан самогона принял, но без вреда для печени. Только башка гудит… Надежней всего он, понятно, действует на тех, кто уже вот-вот копыта откинет – у них сто процентов гарантии. Но и здоровые кони, вроде меня, сопротивляются с трудом. Я минут двадцать продержался, а потом спекся: сел у телевизора и дикторше с канала «1+1» о себе такого порассказал, чего в нормальном виде даже маме родной, Вере Петровне покойной, ни в жисть бы не решился.
– И как же вы хотите использовать гексатал в нашем деле? – осведомился я. – Нам же, не забудьте, человека еще нужно найти. А кто ничего не знает о детях Волина, ничего и не скажет. Мы ведь не хотим всех подряд этой штукой тестировать? В том списке их, может, человек двадцать будет или поболее…
– И я про то же толкую, Василь Палыч! – закивал Сердюк. – Всего двадцать душ! Тут и двести будет не проблема. Говорю же, флакончик на триста доз можно развести, я эту расфасовку знаю. Инъектор здесь тоже есть, все в комплекте. Ловим народ по списку, заводим к нам в машину по одному, чик – и через минуту можно вопросы задавать. Чисто, культурно, без крика, без насилия – все как вы любите.
– А как быть с теми, кто откажется за вами идти? – спросил я.
– Тем, конечно, придется разок по морде, – подумав, признал мой охранник. – Но вы не волнуйтесь, Василь Палыч, все можно сделать по-интеллигентному. Спросить там, допустим, который час, или закурить, или как проехать к Мавзолею. Можно еще сказать: «Мы из Горгаза!» – если кого прямо дома удастся перехватить… Или вот другая хорошая идея, на запас. Волин же сам пишет, что за ним ходит, в основном, тот собачник. Под видом телохранителя. Значит, и в Большой сегодня он тоже с ним придет. Я вчера-то в Кремле к нему приглядывался, от нечего делать. Тренированный он, да, но не сказать чтобы очень. Как спектакль начнется, свет погасят, я его прямо в ложе пригну под шумок – и дозу. Он сам нам споет кенарем, и кто такой Музыкант, и где дети…
