Книга Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден

И все же он оставался человеком и, значит, пребывал во власти эмоций. Каждый раз, когда ему приходилось кланяться одному из господ, в горле вставал ядовитый комок зависти и сожаления. Всегда всплывал один и тот же вопрос: что, если бы он приложил больше усилий? Что, если бы он потерпел еще несколько мгновений? Может, это он стоял бы сейчас в священной керамитовой броне, в то время как ничтожные смертные ползали и преклонялись бы перед ним?

«Служить — значит познать чистоту». Эти слова были начертаны над каждой аркой, ведущей в спальни для слуг. Конечно, он гордился своей работой. Все хранители гордились. Их труд был жизненно важен, а их бдительность не вызывала сомнений. Все хранители — от жалкого программера сервиторов до самых уважаемых оружейников — ценили свою значимость для ордена.

Просто одни уживались с этой двойственностью лучше других. Он часто допускал неосторожные высказывания, жалуясь на неудачу. Многие из его сестер и братьев, казалось, получали от своих обязанностей лишь чистую радость. Они ревностно служили ордену, не задумываясь о том, что могло бы быть.

Ешик натянул капюшон, чтобы защититься от вечного холода этих стен. Ему предстояла долгая ночная вахта — дежурство в Мериториуме, где Ешик записывал деяния ордена на свитках и печатях чистоты. Свитки и печати затем украшали священные доспехи воинов. Тяжелый труд, потому что в записях надлежало соблюдать абсолютную точность, а почерк должен был быть отчетливым. В некоторых случаях описание подвигов получалось таким обширным, что буквы на свитках не представлялось возможным прочесть невооруженным глазом. Ешик делал свою работу хорошо и прекрасно об этом знал. Однажды он столь поэтично пересказал подвиги капитана Третьей роты, что тот собственноручно выписал ему благодарность. Когда Ешик отнес свиток с благодарностью Хранительнице Примарис, его почтили священным знаком ордена — падучей звездой, выжженной на запястье.

Войдя в Мериториум Секундус, меньший из двух залов, отведенных для этой работы, Ешик миновал десятки столов, занятых такими же писцами. Некоторых он поприветствовал кивком. В деревянном пенале у него под мышкой были его собственные писчие принадлежности. Ешик поместил пенал на край стола, вдавив в специальную нишу. Со скрупулезной тщательностью хранитель приготовил чернила, перья и горшки с песком для просушки записей.

Он уже протянул руку к первому куску пергамента, когда уловил какой-то шум в атриуме.

— Ты это слышала? — спросил он у Лиссель, молодой женщины, работавшей за соседним столом.

Раздраженная помехой, она нахмурилась, не переставая водить пером по пергаменту. Тишину здесь нарушали редко. Лиссель покачала головой, не поднимая глаз от работы.

И вот опять! Приглушенный, чуть слышный лязг, удар металла о металл.

Писец оглянулся через плечо на дверь, ведущую в атриум.

— Не обращай внимания, — проворчала Лиссель. — Это просто Кадри приводит в порядок полки. Он отправился туда за пару минут до того, как ты пришел.

Тем не менее Ешик поднялся со стула и, подойдя к закрытой двери, набрал код. Когда портал мягко открылся, ничего необычного писец поначалу не заметил. В Мериториуме Секундус было огромное хранилище с целым лесом полок, забитых пергаментами, футлярами для свитков, чернильницами и инструментами для смешивания красок.

Ешик вошел внутрь. Прикрыв дверь, чтобы не мешать остальным, писец негромко позвал Кадри.

В воздухе повис назойливый гул, от которого сводило скулы. Ешик не понимал, где источник шума. Это был звук работающего механизма, без всякого сомнения. Писец продвинулся вглубь хранилища, шагая вдоль рядов полок. Ощущение разлитого в воздухе статического электричества росло. Гул становился громче. Звучало почти как активированная священная броня. Но Странствующие Десантники никогда не забредали в это крыло здания. Ешик ухмыльнулся от одной мысли — десантник с трудом бы протиснулся в дверь Мериториума.

— Кадри? Кад… Ах!

Старик сидел, согнувшись над автоматической точилкой для перьев. Работающая вхолостую машина стояла на рабочем столе, на своем обычном месте. Пронзительное гудение заполнило все вокруг — скорее назойливое, чем громкое, и достаточно сильное, чтобы глаза заслезились от почти неощутимых вибраций. Писец оглянулся в поисках Астартес, но никого не обнаружил. Все было в полном порядке, если не считать безжизненную позу Кадри.

— Кадри? С тобой все хорошо?

Он притронулся к плечу старика. Кадри мешком рухнул на скамью лицом вниз.

Значит, сердечный приступ. Бедный старый дурак. Ешик проверил пульс на шее собрата, но не нашел ничего. Однако кожа Кадри была еще теплой. Младший писец забормотал молитву, пытаясь подобрать нужные слова. Кадри достойно прослужил семьдесят лет. На его похороны сойдутся многие из хранителей — возможно, даже двое или трое Десантников из тех немногих, что остались на Виламе.

Ешик перевернул тело, чтобы заглянуть старику в лицо. Он хотел закрыть его глаза, прежде чем прибудет похоронная команда.

Грудь старика заливала кровь. Глаз не было. На их месте чернели пустые провалы.

Ешик крутанулся на месте. Он успел отбежать всего на один шаг, прежде чем чья-то рука схватила его за горло. Закованные в железо ледяные пальцы сжались. Писец только и мог теперь, что бессловесно хлопать губами и брызгать слюной.

Ешик поднял взгляд от бронированного запястья к плечу. Его обидчик свисал с потолка. На нем был древний, искусно украшенный керамитовый доспех — такого слуге ордена еще видеть не доводилось. Одна рука десантника сжимала край вентиляционного люка, а вторая безо всяких усилий потащила извивающегося писца вверх.

Сердце Ешика успело отмерить всего три удара, прежде чем десантник нырнул в служебный туннель, увлекая слугу за собой.

«Не Десантник, не Десантник, не Десантник…»

— Не пытайся молиться своему Императору, — прошептал воин, чуть слышно треснув воксом и уставившись на человека кровавыми линзами глаз. — Или будешь умирать еще дольше.

— Кто?..

Воин снова сжал пальцы, не давая ему вздохнуть.

— И не задавай глупых вопросов, иначе я скормлю тебе твои собственные глаза.

Сквозь истошно скачущие мысли писца пробился образ Кадри. Над старым толстяком издевались — ослепили его и запихнули вырванные глаза в рот… Может, бедняга даже подавился ими прежде, чем сумел проглотить.

— Благодарю, — прошептал воин. — Послушание избавило тебя от последней трапезы, которой насладился твой приятель.

Не-Десантник вытащил из ножен серебряный меч и прижал острие к подбородку Ешика.

— Подождите, — всхлипнул слуга. — Пожалуйста.

Воин издал что-то вроде вздоха и сделал рыдающему человеку признание из трех слов:

— Я ненавижу мольбы.

Он надавил на рукоять, наполовину похоронив клинок в языке, нёбе, черепе и мозгу смертного. Ешик задергался в конвульсиях, слабо ударяясь о стенки трубы.