Книга Люди Кода - Павел Амнуэль

— Ну же, — сказал голос Йосефа Дари, и Муса, наконец, обернулся.

Мертвец не стал выглядеть живее оттого, что разговаривал.

— Выходи, — сказал голос, — не нужно так сильно цепляться за тело. Вернешься, если понадобится. Выходи, я покажу тебе мир и кое-что объясню. В том числе про Бога, зови его Аллахом, если тебе так удобнее. Ну же…

И Муса вышел.

Это оказалось легко, он будто воспарил и увидел себя сверху, ему стало смешно, и он не удержался, рассмеявшись, но не услышал собственного смеха, а увидел лишь, что падает, и тело Мессии падает на него сверху, так они и лежали, будто обнявшись. А голос сказал:

— Это ведь, в сущности, просто.

Муса опустился ниже, к самой земле, огоньки смеха еще тлели в нем, он подождал, когда они погаснут, и только после этого сказал:

— Я хотел тебя убить, а убил себя.

— Так и бывает обычно, — философски отозвался труп Мессии голосом Йосефа. — Не ты первый, но парадокс в том, что ты можешь стать последним.

— Я умер?

— Я еще не очень понимаю, как организован этот мир, — признался Йосеф. — Сюда я попал из… нет, и этого названия я не знаю тоже. Прошу тебя, Муса, не называй меня Мессией даже мысленно. Я Йосеф Дари. Точнее — был им на Земле. Я знаю, что где-то в этих мирах находится и мое земное тело. Но не знаю, так ли уж мне хочется возвращаться именно в него. Не кажется ли тебе, что дух без тела гораздо свободнее? Правда, он лишается способности убить.

— Я был воином Аллаха, — сказал Муса. — Я убивал евреев. Я их ненавидел, и было за что. Ты — еврей. Я должен убить тебя. И не знаю — как.

— А зачем тебе меня убивать? — удивился Йосеф. — Ты вообразил, что Аллах поместил тебя сюда наедине с евреем, чтобы вы в поединке решили давний спор. Это не так. Когда ты встретишься с Аллахом…

— Что?!

— Ты с ним встретишься. Я не знаю, как это будет выглядеть, но знаю, что будет. И я встречусь с Творцом. Для этого нужно собрать народ. Мы должны вернуться к тем, от кого ушли. Но я не знаю ни где мы сейчас, ни куда должны уйти отсюда, ни как это сделать.

— Помолчи, — рассердился Муса. — Никуда я не хочу. Я хочу стать человеком.

— Стань, — согласился Йосеф. — Ты воображаешь, что, находясь в теле, сможешь передвигаться быстрее? Попробуй.

Муса поступил иначе. Он поднялся вверх: просто подумал о том, что неплохо было бы подняться, и сразу же земля начала удаляться от него. Быстрее, — подумал он, и ему показалось, что в ушах засвистел воздух. Два тела на песке казались теперь маленькими червяками, горизонт расширился до размеров большой страны, и всюду был песок, песок и песок. Барханы сливались и распадались, казалось, что кто-то вывел на песке странные иероглифы. Возможно, это действительно был текст, который, вероятно, можно было бы прочитать, если знать язык.

Муса подумал, что мысль не могла принадлежать ему, и Йосеф согласился — это ему пришла на ум идея барханного письма, ему даже почудились ивритские буквы ламед и бет, а уж про вав, йуд и нун говорить не приходится, их много, слишком много, в обычном тексте они не встречаются так часто, и это наводит на мысль о другом языке, может даже арабском с его непрерывной вязью, скорее всего и произошедшей от барханов пустыни.

Небо, приближаясь, становилось темнее, но звезд Муса не разглядел, впрочем, его это и не занимало, мысль о звездах пришла Йосефу, а Мусе было все равно, он смотрел, как планета внизу становится все более выпуклой и похожей на крутой бок огромного глобуса. На сколько они поднялись? Сто километров? Тысячу? Хватит.

Муса прекратил подъем, не ощутив никакой физической перемены. Двигался — перестал. Два тела на песке внизу он видел теперь каким-то странным зрением — будто на экране, подвешенном на огромной желто-песчаной стене. Он мог видеть самого себя так, будто и не поднимался вовсе, а мог — как песчинку, одну из миллиардов.

— Действительно, — произнес рядом голос Йосефа, — это не физическое зрение, сам понимаешь. Душа видит иначе. И если так, то мы можем увидеть то, чего обычно разглядеть не в силах. Напряги зрение.

Муса напряг. Зрение или что-то иное, неважно. Он видел планету всю и сразу, в том числе и ночную ее сторону, где темнота была почти полной, потому что планета не имела спутника, способного сообщить ночи таинственную прелесть. Пустыня была везде, песок, барханы, изредка пробивавшиеся зубья скал, из чего можно было заключить, что планета, во всяком случае, не состоит нацело из песка, внизу, под ним, есть и твердая порода.

— Никого, — разочарованно сказал Йосеф. — Мы одни с тобой.

— Мы не одни, — возразил Муса. У него действительно возникло такое впечатление — будто его внимательно рассматривают чьи— то глаза. Не одна пара глаз, а гораздо больше. Может быть, миллион. Взгляды падали сверху, но сверху было только солнце, и Муса впервые разглядел его внимательно.

Солнце было белым, и на его поверхности чернели многочисленные пятна разнообразных форм. Мусе приходилось слышать о том, что на Солнце есть пятна, но он считал это глупостью.

— Кто-то смотрит на нас, — сказал Муса.

— Не чувствую, — отозвался голос Йосефа..

— Давай смотреть вместе, — предложил Муса, сам мгновенно удивившись своим словам: он обратился к еврею, к врагу, он предложил сделать что-то вместе, он сошел с ума, он перестал быть воином Аллаха, он предал себя и народ, вот потому он и умер, потому и стал бесплотным ангелом, и принужден смотреть на свое тело из выси, с неба.

Мысль эта перетекла лениво из одного угла сознания в другой, не вызвав эмоций, это была даже не мысль, а скорее информация к размышлению, но думать Муса не привык и оставил мысль на потом, потому что сейчас были куда более насущные проблемы.

Вниз, — подумал он, а мысль Йосефа подтвердила, — да, пора вниз.

Они понеслись вниз, как в скоростном лифте, падавшем с вершины небоскреба, и пустыня приблизилась, но планета не перестала быть шаром, и Муса не понимал, как это возможно, да и не думал об этом, он потерял из виду самого себя, свое тело, и теперь на миллиардах квадратных километров желтого тонкорунного полотна не мог разглядеть собственного пустого взгляда. Он испугался, ему показалось, что он потерял опору, но Йосеф подставил невидимые ладони, Муса погрузился в них, и в этот момент увидел-таки себя, а рядом тело Мессии со струйкой крови на подбородке. Они лежали, оказывается, не так уж далеко от скального разлома, где пустыня распадалась на две части, и это было похоже на рану топором в голове человека, только крови не было, вся вытекла, планета была мертва, рану ей нанесли давно, в древности это был живой мир, и росли деревья, и пели птицы, и текли реки. А потом кто-то нанес удар, и планета умерла.

Откуда в мысли Мусы вторгся этот образ? Он не смог бы ответить. Ему было жалко.