Книга Золотой плен - Хизер Грэм

— Я убегу от тебя, — произнесла она в отчаянье.

:

— Пожалуйста, ирландка, — сказал он спокойно, — оставь свои угрозы. Твое золотое снаряжение теперь преобразилось: кандалы и цепи. Если понадобится, ты проведешь всю жизнь в этих золотых доспехах, напоминающих о прошлых ошибках.

Он подождал, какая последует реакция, увидел только гнев и сжатые губы и опять уставился в окно.

Эрин делала все, что было в ее силах, чтобы не наброситься на него снова в разгоревшейся вспышке ярости. Но это было бы безумием, и она это понимала. Когда он говорил, то не имел в виду угрожать ей, просто это было мучительное для нее утверждение.

— Олаф, — сказала Эрин, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и холодно, борясь со слезами от переполнявшего ее душевного волнения. — Я не могу изменить то, что сформировалось в твоем рассудке, но я хочу предупредить тебя. Я не стремлюсь убить тебя и никогда прежде я не стремилась сбежать. Но ты не оставляешь меня в покое, не даешь мне комнаты, где бы я не мучилась. Я еще раз говорю тебе, я не хотела идти против тебя. Ты должен выяснить, откуда исходит опасность, так как я была обманута.

Он обернулся к ней опять, но она не могла ничего прочитать на его лице. Он прошелся по комнате, подошел к кровати и сел рядом, посмотрев в ее глаза. Потянулся, чтобы дотронуться рукой до ее подбородка, но она отдернула голову.

— Я не хочу, чтобы ты прикасался ко мне, — сказала она, задыхаясь.

Он слабо вздохнул.

— Мне казалось, я доказал тебе, что у тебя нет выбора в данном случае, Эрин.

— Тогда знай: то, что ты берешь сам — единственное, что ты получишь от меня, так как ты заклеймил меня как предательницу. Я ничего не сделаю для тебя.

— Ты не можешь дать мне то, что я могу взять, если пожелаю.

— Я уже достаточно много дала тебе, мой лорд. Любовь не присваивают, любовь получают.

— Я не слишком уж верю в любовь, ирландка. Это только слабость, которая делает из мужчин дураков. Он слегка засмеялся, напряжение исчезло с его лица.

— И, ирландка, ты не убежишь от меня. Ты можешь ненавидеть меня утром, днем и вечером, но ты останешься моей женой-моей беременной женой. И я пойду на уступку. Я приму к сведению предупреждение о том, что другие могут желать мне зла. И я попытаюсь узнать, не выяснится ли что-нибудь, благодаря чему тебе можно будет поверить.

— Как ты великодушен! — с холодным сарказмом сказала Эрин.

Он снова засмеялся, и она едва не вцепилась в его глаза. Но он схватил ее руки заранее, поняв все по угрожающим огонькам ее глаз, стянул с нее покрывало, несмотря на ее злобу и протесты.

— Ребенок мой, ирландка, так же как и твой. Он дотронулся до ее живота очень нежно, слегка касаясь пальцами.

— Да, ты изменилась, — сказал он тихо, потом опять его голос стал суровым. — Это еще одна причина, по которой тебя бы следовало отхлестать.

Эрин опустила глаза, тяжело дыша при его прикосновениях.

— Или, может быть, ты хотела убить ребенка, потому что он тоже викинг?

Эрин посмотрела на него, изумрудные огоньки в ее глазах мрачно сверкнули.

— Нет, Олаф, ребенок мой. Он будет ирландцем. Отец Мергвина тоже был викингом, но, мой лорд, он сам все же ирландец.

— Это не доказывает ничего. Ребенок будет моим.

— Ты держишь меня здесь только из-за ребенка, лорд Волк? Я в заключении, так как ты хочешь наследника? Что произойдет, когда ребенок родится? Меня уберут отсюда?

— Я держу тебя здесь, — сказал Олаф, — потому что ты моя, И потому, что ты доставляла мне удовольствие и, возможно, сделаешь это снова. И, да, конечно, потому что я хочу ребенка, Посмотрим, что мы будем делать потом.

— Мы будем жить в страданиях. Что осталось от того, что было?

Он поднял брови и улыбнулся, насмешка опять прозвучала в его голосе.

— Я что-то не заметил, чтобы ты страдала и мучилась от моих касаний и от близости ко мне сегодня.

Гнев опять заклокотал в Эрин от такой несправедливости — . Ее рука промелькнула около его лица так быстро, что он не успел отклонить ее и только смотрел на Эрин, пораженный и ошеломленный.

Она села и закричала на него:

— Никогда больше, викинг, этого не случится. Свяжи меня, опутай цепями, бей, угрожай, возьми меня, но я больше ничего тебе не дам!

Излив свою ярость, она вся содрогалась. Должно быть, она совсем глупа, если продолжает бороться с ним и отвергать его, в то время как не имеет ни одного доказательства своей невиновности и полной уверенности, что он не выполнит все угрозы, даже если считать их справедливыми. Но она не могла ничего больше дать ему. Она и так уже сделалась уязвимой. Поэтому Эрин сидела молча, ожидая его реакции.

Олаф потер щеку, сощурившись.

— Эрин, я восхищаюсь твоей смелостью. — Его тон понизился опять, предупреждая ее, что его восхищение не простиралось дальше. — Но не бей меня больше. Я варвар, помни, а варвары бывают жестоки.

Эрин не смотрела на него, поморщившись от его сарказма.

— А ты и есть жестокий, Олаф, более чем кто-нибудь другой, использующий кнуты и цепи.

— Клянусь кострами всех адских очагов! — взорвался Олаф. — Я видел свою собственную жену с мечом. И это жестоко, что я не сдался на твои милые извинения!

Он спрыгнул с кровати и начал одеваться, чуть не разрывая пальцами одежду.

Эрин не ответила. Она закрыла глаза, обернулась покрывалом, как бы защищаясь от своей безнадежности.

Когда он заговорил снова, голос был спокойным, бесстрастным, и он полностью контролировал свое состояние.

— Ты спросила, что осталось между нами, жена. Стена. Ты презираешь меня; я доверяю тебе не больше, чем моим глазам. Но мы муж и жена, и я хочу ребенка, которого ты носишь. Я хочу наблюдать за его развитием. Только несколько человек, которым я доверяю, знают, что королева Дублина стала причиной гибели двенадцати мужчин — я не говорю об их семьях, которые жаждут мести. Так что ты можешь снова управлять домом. Но не покидай его. Два раза я не предупреждаю. И вот еще что: не вздумай избегать меня, никогда. Ты — моя жена, и я буду говорить с тобой, когда и сколько захочу, и прикасаться к тебе, когда и сколько захочу. — Он помолчал мгновение, повернувшись к ней спиной, его голос звучал мрачно, когда он снова заговорил:

— Я дурак, Эрин, но мне нравится верить, что остается надежда.

Он помолчал, как бы давая ей возможность усвоить его слова, потом добавил:

— Ты бы поднялась, Эрин. Большая зала ожидает своих короля и королеву.

Ничего больше не оставалось. Она должна быть благодарна. Он мог заковать ее в цепи, заключить в темницу или отречься от нее и от их ребенка. Но ничего этого в действительности не произошло, ничего не изменилось, кроме его чувств к ней. Теперь он стал зол и заставлял ее страдать.