Книга Древний Рим. Честь преторианца - Регина Грез

политики, философы… Он меня любимой назвал. И поклялся всеми богами. Но там, в доме Вескулария ночью, он не сдержал свое слово, хотя я, кажется, была согласна на его поцелуи и это не считается нарушением клятвы.

Я хочу, чтобы у меня была дочка с его глазами – зеленовато-серыми, как драгоценные камни хризолиты, наши знаменитые уральские самоцветы. Когда она подрастет, я расскажу ей сказку Бажова «Серебряное копытце», интересно, она поймет про снег…

Вряд ли в Италии бывают сугробы. Скоро узнаю, осень все ближе, а с нею грозовой тучей приближается день нашей свадьбы с Фурием. Он не пощадит меня. Но и сам не дождется пощады. Почему-то уверена в этом, хотя далеко не пророк».

Глава 42. Драматическая роль (Пир "Валтасара")

Колесница сияющего Гелиоса еще не скрылась за дальними холмами, как рука об руку с Фурием мы торжественно вошли в огромный, ярко освещенный зал для приемов. Стены императорского триклиния были расписаны картинами, изображающими застолья героев греко-римской мифологии, а украшенный перламутром и слоновой костью потолок мог свободно вращаться и осыпать пирующих душистыми лепестками роз.

Охапки свежесорванных цветов и зеленые веточки священных растений: лавра, оливы, мирта и розмарина также в изобилии были разбросаны по мраморному полу, мозаика которого представляла собой удивительную картину: рыбий остов, сливовые косточки и яблочные огрызки, разбитые раковины моллюсков, черепки посуды и прочие следы недавнего пиршества.

Такова традиция римской знати – во время обеда бросать объедки прямо на пол, а рисунок мозаики лишь красноречиво подчеркивал, как будет выглядеть комната после праздника, пока здесь не наведут порядок молчаливые рабы.

Под нежную музыку невидимых музыкантов мы возлегли на затянутое пурпуром ложе и приготовились приветствовать гостей, уже давно ожидавших нашего появления.

Мне еще не доводилось находиться в центре столь роскошного приема, и поначалу я чувствовала себя довольно скованно. Вскоре внимание мое привлекла еще одна странная мозаика на стене – изображение скелета с бараньей ногой в одной костлявой длани и пузатой амфорой в другой. Пугающе-символично, в стиле римской бытовой философии.

Празднуй и объедайся, пока ты жив, потом тебе уже ничего не понадобится, разве, что монетка в рот для оплаты перевозчику через реку Стикс, но это, кажется, греческий обычай погребения.

Рядом с ложем Фурия располагались еще два для ближайших советников и легатов – самых уважаемых и богатых граждан Рима. Ложа были расположены буквой «П» вокруг стола, заставленного резными серебряными чашами и блюдами со всевозможными кушаньями.

Таким образом с этого стола могли одновременно брать пищу девять персон. Как говорил некий римский мыслитель:

«Пирующих должно быть не меньше чем граций, и не больше, чем муз!»

Всем известно, что граций – девять, а муз – двенадцать. Может, отсюда берет корни традиция трех обеденных лежанок по три человека на каждой вокруг одного стола.

Кстати, по словам Катона императорский стол был изготовлен из африканской туи, специально привезенной с гор Атласа. Я с интересом погладила его светло-желтую, слоистую на вид поверхность, внимательно рассмотрела даже точеные ножки в виде звериных лап – цена этого предмета интерьера могла доходить до нескольких тысяч денариев.

На празднество во дворце сейчас собралось много гостей, а потому столов, расставленных буквой «П» в зале было достаточно. Мы с Фурием уже давно попробовали нежнейшее мясо молочного козленка, приготовленное под пикантным соусом, потом одобрение цезаря заслужила приправа из фазаньих языков, а не раз пущенные по рукам кубки с фалернским и "щедрым" цекубским постепенно развязали языки участникам пира.

Воистину, здешняя обстановка услаждала сразу все человеческие чувства:

взгляд восхищался мраморными статуями и многочисленными светильниками, что свешивались с потолка на серебряных цепях или крепились к стенам, а также яркими нарядами и украшениями женщин,

слух – дивной музыкой, которая часто меняла темп и тональность в зависимости от выбора инструмента,

вкус – богатейшей палитрой ощущений от холодных закусок и горячих блюд, которые дополнялись старыми, огненно-пряными или напротив мягко-сладостными винами,

обоняние – ароматами цветов и арабских курений, осязание – нежной прохладой шелка и комфортом пуховых подушек ложа.

Скоро в наш адрес зазвучали хвалебные речи, и гости один за другим желали будущей императорской чете долгих лет жизни и благополучного правления. Фурий рассеянно кивал, скупо благодарил и приглашал меня насладиться угощениями.

Устрицы из Тарента, камбала из Равены, мурена с Сицилии, фрукты из Колхиды, финики и бананы из Киренаики – все лакомства и деликатесы империи присутствовали сейчас перед горящими взорами досточтимых сотрапезников цезаря.

Но и помимо прекрасных блюд было чем полюбоваться насытившимся патрициям. Крутобедрые девушки с иссиня-черными распущенными волосами в танце обнажали смуглые ноги и плечи. Протяжные звуки кларнетов и мелодичные переливы флейт сменял будоражащий рокот тамбуринов и четкий ритм тимпанов.

Рабыни бесшумными тенями разбрызгивали в зале драгоценные духи, омывали руки гостей розовой водой, меняли грязную посуду, наполняли опустевшие кубки, смиренно принимая от захмелевших мужчин щипки и хлопки по мягким частям тела.

Под грохот фанфар распахнулись дубовые двери и несколько мужчин в одеянии греческих воинов внесли блюдо с огромным жареным кабаном, следом важно шествовал главный императорский повар Писций.

Явившийся на пир в белоснежном одеянии, в облике древнего жреца храма чувственных наслаждений он торжественно поднял нож, будто собираясь совершить ритуальное жертвоприношение.

Фурий восхищенно захохотал, когда из распоротого брюха кабана на наш стол вывалилась гора копченых колбас и устриц. Дразнящие аппетитные запахи тут же вознеслись к самому потолку, с которого продолжали сыпаться теперь уже белоснежные лепестки роз. Какое дивное расточительство – прекрасная, сводящая с ума, быстровянущая роскошь. Сродни полету мотылька, сродни танцу менады, улыбке весталки, взгляду раненого гладиатора…

Я покосилась на Катона, сосредоточенно изучавшего не то мисочку с фисташками, не то свой кубок, в котором плавали красновато-желтые бутончики шафрана. Похоже, советник изрядно объелся и теперь вертел в пальцах длинное птичье перо, раздумывая, не прибегнуть ли к проверенному средству, чтобы пощекотать горло и облегчить желудок для новых яств. Недаром у его края ложа на полу находилась специальная чаша для таких целей.

Внезапно Фурий обнял меня и поцеловал в спрятанный за надушенными локонами висок. Неужели снова начнет предлагать вино? В моем положении не стоит пробовать алкоголь, придется соврать, что еще чувствую боль в желудке и притворно расплачусь.

Но император всего лишь попросил прочесть стихи, а развеселившееся окружение угодливо поддержало ласковый приказ. Обрадованная возможностью отставить в