Книга Верь людям - Людмила Константиновна Татьяничева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жгли костры на берегу. Пили вино. Ночью звезды опрокидывались в воду… Ловили рыбу под солнцем. Федор с удочкой, как великан, стоял по колено в воде, без промаха пришлепывал на своем теле слепней, мучился от укусов: старался поймать для нее, Кати, царскую рыбу — форель. И уходили с Федором далеко в черемуховые заросли. И ей хотелось там остаться навсегда, чтобы был свой костер и никого, кроме Федора. Тогда, тогда он сказал ей это «люблю!» Как обещание, как клятву быть всегда, всю жизнь вместе.
…Но это было только одно такое лето в ее жизни, только одно. А потом осень, огненные, грустно шуршащие деревья, холодные голубые дожди, пасмурные небеса над голой степью и первый холодный снег, как с другой планеты.
Да, много было радостей у Федора в доме. Особенно ей нравилось, когда Федор, уходя на работу, оставлял ей ключи, если она была у него, или, если она была у матери, стучал в окно: «Катя! Катенька! Ключи!» Она чувствовала себя хозяйкой. Но вскоре теплую домашнюю тишину, ожидания Федора с работы сменили растущая отчужденность, ее неуверенность в будущем, неясная тревога в думах о себе и Федоре: кто они, в сущности, друг для друга? Тянулось длинное время, которое нечем заполнить, пришли недовольство собой и долгие, нудные размышления о себе, о том, кто она такая вообще на земле. Все разом!
…Сейчас Федор дома. И Кате так хочется подойти, обнять его, но нельзя: он работает! Федор обернулся и проговорил, глядя ей в глаза:
— Катя, Катя! Эти чертовы простои печей, когда наваривают новые подины… Как бы их снизить, сократить эти чертовы простои? Нужно сжать время при капитальных ремонтах! Да! И еще — улучшить технологию наварки! Ты понимаешь?
Катя не понимала и хлопала глазами, а он все говорил, воодушевляясь, непонятным для нее техническим языком, разъяснял, убеждал, будто сдавал экзамен или хотел сделать из нее инженера-металлурга. О, когда Федор начнет говорить, его не остановишь! Только слушай. Она согласно кивала головой, приговаривая «да, да», словно действительно понимает или хочет понять, а он говорил, говорил серьезно о профилях ванны, об улучшении ухода за сталевыпускными отверстиями, о шлаковом режиме и еще что-то о кислороде и сжатом воздухе, и это для нее было откровением и пыткой одновременно.
Ну разве она виновата, что уродилась такой дурой?! Вот ведь Феденька переживает за свою работу, даже хлопает себя по лбу, вот ведь приехала делегация из Нижнего Тагила, и он волнуется, словно он один отвечает за весь металлургический комбинат и за весь город…
Он тут же рассердился и даже накричал на нее: не нашлось, видите ли, под рукой пятого номера журнала «Металлург». Да, конечно, она виновата, записала на нем номер телефона подружки и куда-то сунула… Да, конечно, она больше не будет прикасаться к его бумагам на столе. Журнал нашли. Дождалась — погладил по голове. «Нет, чтоб обнять, поцеловать».
Слезы выступили на глазах. Но он их не заметил. Он сел думать.
Он стал другим, раздражительным. Или устает на работе, в своем мартеновском цехе. Там ведь горячие печи и, наверное, очень жарко. Целыми днями он там, а вечером только поужинает — и сразу или за чертежи, или читает. «Со мной и не поговорит как следует, как раньше…»
Кате стало обидно от этой мысли, тревожно от какого-то предчувствия неизбежного разрыва, разлуки, конца. А она ведь любит Федора. Он сам, наверное, ей скажет: мол, иди, откуда пришла, ты мне надоела, ты мешаешь мне.
А может быть, не скажет, не прогонит, ведь нельзя же вот так просто выбросить человека из жизни, из сердца, человека, которого любили, но который, в сущности, ничего на свете не умеет, кроме как любить и мечтать, который беспомощен и никому не нужен. А ведь и она для чего-то родилась? Вот ведь для чего-то рождаются люди, для чего-то приходят в этот мир.
Это «чего-то» для нее было пока туманным, необъяснимым, где-то в будущем.
Вот Федору все понятно и это «чего-то» у него уже есть в жизни. Он работает, ночами не спит, любит свой завод, отдает себя работе и другим. А она? А она ему нужна. Всю себя ему отдает, а он — другим. Да, конечно, утешение слабое. Если бы он ее очень-очень любил, тогда другое дело!
Однажды сказала Федору, доверила как тайну: «Знаешь, Федя, я как будто родилась для тебя». Он удивленно вскинул брови, усмехнулся. «Да, да, конечно, для тебя! Вот подожди, ведь не может моя жизнь пройти просто так, чтобы я ничего не оставила в ней людям. Детей нарожаю. Актрисой буду, ведь я красивая… Иль петь буду, учиться пойду в консерваторию, ведь у меня голос есть…» Он тогда обидел ее, усмехнувшись, вздохнув, сказал равнодушно: «Спи!» Наверное, ничего не понял или не хотел помечтать вместе с нею.
Спи, и все. Мол, завтра рано вставать, тебе хорошо мечтать, а мне на работу…
…Вот и сейчас ему нет до нее дела. Сидит за столом, голова чуть не под лампой, уткнулся в журнал. Она тоже — в газету. Вот открыли Дворец бракосочетания. И почему это тут же в газете сообщают о разводах? Как о смерти, только без траурных рамок. Очень много разводов. М-да… А вот у них с Федором даже и развода не будет. Не записаны. Просто живут без свадьбы.
Катя отложила газету, рассеянно посмотрела по стенам. На вышитом коврике, который она принесла из дому, олень, встав на камень, все тянулся к веткам, чтобы ущипнуть листьев.
Пушкин на гипсовом круглом барельефе сердито смотрел в сторону Федора, и, казалось, он вот-вот заговорит громко и стихами.
Катя закрыла глаза: «Чужая я ему, чужая». В полудремоте почувствовала щекой горячее дыхание и осторожное прикосновение губ.
— Ложись спать.
Это Федор говорит.
Катя обняла его, притянула к себе, шепнула:
— Потуши свет.
И покраснела, будто в комнате был кто-то третий.
— Сейчас.
Оба разом вздрогнули, услышав дребезжащий звонок и стук в дверь.
В прихожую шумно вошли мужчины, Федины друзья. Некоторых она знала.
Федор засуетился:
— О-о! Вот хорошо! Проходите, раздевайтесь. — Они стали раздеваться, а он, улучив момент, шепотом сказал ей:
— Катя, у нас будет очень важный разговор, сготовь нам что-нибудь. Сходи-ка в магазин…
Накрывая на стол, возясь на кухне, ома слышала обрывки оживленного разговора.
