Книга Альбом для марок - Андрей Яковлевич Сергеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заслуженный Деятель
Искусств, доктор искусствоведения
профессор
Л. Кулешов
27 июня 1953 г.
Из ВГИКа выгоняли, сами оттуда не уходили. Изменить ВГИКу – было почти то же, что изменить родине/партии.
Когда осенью я пришел за справками, комсомольский босс сыронизировал: – Ну, ты – мужественный человек!
Гаденыш курсом младше в глаза прошипел: – Предатель.
Мои бывшие однокурсники поглядывали выжидательно: не иначе Кулешов подвел серьезную базу. Заулыбались только Микалаускас и эстонец Ельцов. А Дабашинскас поднялся во весь двухметровый рост, оскалил тигровые зубы и обнял.
Ни тогда, ни потом – я не жалел, что ушел из ВГИКа.
P. S. Лет через десять в Коктебеле у Габричевских я увидал Кулешова с Хохловой. Когда я ушел, Кулешов спросил:
– Это Сергеев? Мы его так любили…
1982–85
приложение
Послевоенные студенческие песни
Историко-литературная:
В имении Ясной Поляне
Жил Лев Николаич Толстой.
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по аллеям босой.
Жена его Софья Андревна
Обратно любила поесть.
Она босиком не ходила,
Хранила семейную честь.
С врагами он храбро сражался,
Медали он с фронта привез.
И ро́ман его Воскресенье
Читать невозможно без слез.
Узрев мою бедную маму,
Он свел ее на сеновал.
И тут приключилася драма,
Он маму изна́силова́л.
Вот так разлагалось дворянство.
Вот так разлагалась семья.
От этого вот разложенья
Остался последышем я…
Модернизация двадцатых годов:
Колеса счетчик кру!тит
Москва-а бежит кругом.
Мару-уся в ин!ституте
Сикли-и-фа-со-ов-ско-Го.
Марусю на́ стол ло́жат
Шестна-адцать штук! врачей,
И ка-ажный врач! ей ножик
Вына-ает и-из грудей.
Марусю в крематорий
И по-осле в гроб! кладут.
И ту-ут в нещасье – в горе
Голубчик наш ту-ут как тут:
Я сам ей жизь испортил
И ви-иноват! я сам —
Отсыпьте, пожалуйста, в по́ртфель
Мне пеплу четырьста пьсят грамм.
Обериутство:
На полочке лежал чемода-а-анчик,
На полочке лежал чемода-а-анчик,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
На полочке лежал чемода-а-анчик.
– А ну-ка убери чемода-а-анчик,
А ну-ка убери чемода-а-анчик,
А ну-ка убери,
А ну-ка убери,
А ну-ка убери чемода-а-анчик.
– А я не уберу чемода-а-анчик,
А я не уберу чемода-а-анчик,
А я не уберу,
А я не уберу,
А я не уберу чемода-а-анчик.
– А я его выброшу в око-о-ошко,
А я его выброшу в око-о-ошко,
А я его вы —
А я его бро —
А я его выброшу в око-о-ошко.
– А ты его не выбросишь в око-о-ошко,
А ты его не выбросишь в око-о-ошко,
А ты его не вы —
А ты его не бро —
А ты его не выбросишь в око-о-ошко.
– А я его выбросил в око-о-ошко!
А я его выбросил в око-о-ошко!
А я его вы —
А я его бро —
А я его выбросил в око-о-ошко!
– А это был не мой чемода-а-анчик,
А это был чужой чемода-а-анчик,
А это был не мой,
А это был чужой,
А это твоей тещи чемода-а-анчик!
Абсурдизм, помноженный на обериутство:
С деревьев листья опадали
(прямо в лужи),
Пришла осенняя пора.
Парней всех в армию забрали
(хулиганов),
Настала очередь моя.
Пришла повестка на бумаге
(шесть на девять) —
Явиться в райвоенкомат
(для прохожденья),
Мамаша в обморок упала
(с печки на пол),
Сестра сметану пролила
(обратно, на пол).
Мамаша, живо подымайся
(взад на печку),
Сестра, сметану подлижи
(языком).
А я, молоденький мальчишка
(лет шестнадцать, двадцать, тридцать)
На фронт германский подалси.
И вот мы только окопались
(в землю рылом),
Подходит ротный командир
(ать-два);
Здорово, братцы-новобранцы
(матерь вашу!),
Давай, в атаку побегли!
Летят по небу самолеты
(бомбовозы),
Хотят засыпать нас землей.
А я, молоденький мальчишка,
(лет шестнадцать, двадцать,
сорок, сам не знаю, сколько),
Лежу с оторванной ногой
(притворяюсь).
Ко мне подходит санитарка
(звать Тамарка):
Давай тебе я первяжу,
И в санитарную машину
(студебекер)
С собою рядом положу…
лучшее время
Режиссерский возник из случайной книги. Переводческий – из объявления на заборе. Ин-язовский плакат на Второй Мещанской сулил стипендию вдвое больше вгиковской. Я подумал, что переводить стихи – занятие чистое, подходящее, я точно сумею.
На собеседовании декан Валентей увидал: отец в Тимирязевке, спросил, что происходит в академии, и вывел, что ИН-ЯЗу я подхожу.
ИН-ЯЗ мне тоже подошел. На фанерной перегородке было вырезано: VITA NOSTRA HOHMA EST, над писсуаром нацарапано: QUI SCIT, PERDIT.
После социолога Валентея деканом стал испанец-республиканец, летчик-бипланист Браво. В институте изображали, как он вспоминает:
– У меня коншились боеприпашы. Я подлетел к фашишту и штукнул его кулаком по шерепу.
Я подал ему долгий бюллетень, диагноз: ГИПЕРТОНИЯ, и попросил свободного посещения. Браво любил орать, но укрощался, когда орали в ответ.
ИН-ЯЗ стал раздольем.
На грамматике вдохновенный Клаз убедил, что в языке – даже русском – необходим артикль, перфект, континьюос.
Майор Квасюк купался в военно-лингвистической непогрешимости:
– Инженерные войска?
– Корпс ов энджиниерз.
– Это трупы инженеров. Кор ов энджиниерз!
Квасюк возвышался до допроса военнопленного:
– Близко не подпускать. Оружия на виду не класть. Американские военнослужащие атлетически развиты!
Запкнижку обогащал глава советской психологии профессор Артемьев:
– Западные ученые клянутся, что видят под микроскопом гены. И они действительно их видят. Такова сила самовнушения.
Весной пятьдесят шестого нам зачитали закрытый доклад Хрущева.
Минимальные отклики на минимальный съезд. На политэкономии доцент Тарковский:
– Я эту кухню хорошо знаю! Я был в Ленинграде заместителем Вознесенского. Если б я полгода не провалялся в инфаркте, меня расстреляли бы вместе с ним.
На семинаре кандидат Кочетков:
– Любимый лозунг Маркса: подвергай все сомнению! Ребята, сомневайтесь во всем, ничему не верьте!
Из престижного ВГИКа я спустился в обыкновенный ИН-ЯЗ. Из
