Книга Стеклянный дом - Ева Чейз

сном. Мозг не может все это осмыслить. Дон белый как мрамор. Поваленная статуя. Джинни склоняется над ним, плачет, и зеркальные осколки на ее платье поблескивают, как темные звезды.

Мысли Риты бегут по кругу в поисках выхода. Дон мертв. Гера считает убийцей себя. А Рита чует запах крови. Мяса. Как в лавке у Фреда. И что-то еще, более сладкое и сочное, вытекает из тела и впитывается в землю. Жук-олень уже изучает раскрытую ладонь Дона и коченеющие пальцы, загнутые внутрь.

Рита вздрагивает и пытается собраться с мыслями. Но голова ничего не соображает. Джинни стонет и трясется. Вокруг резко холодает. Рита опускается на колени и обнимает Джинни за плечи, кожей чувствуя покрывшие ее мурашки и дрожащие, как у птички, кости.

– Джинни, – шепчет она, не зная, что еще можно сказать, чем помочь. – Джинни…

Та медленно-медленно поднимает голову. Ее лицо искажает уродливая гримаса горя.

– Это сделала Гера? – выдыхает она, зажимая себе рот руками, чтобы задушить всхлипы.

– Я не знаю. Я не… знаю. – Рита правда не знает. Не может всерьез в это поверить. – Она думала, что стреляет в оленя… – Слова спотыкаются.

– Выглядит… выглядит подозрительно, – запинаясь, произносит Джинни.

Рите нечего возразить.

– Геру отправят в учреждение. – Джинни прикрывает рот рукой и стонет – снова этот звук, глубокий и надрывный, порожденный чувством, которого Рита, наверное, никогда не испытывала. – В какой-нибудь «Лонс». Или даже хуже, намного хуже. Боже.

Ужас, вызванный смертью Дона, перерастает в нечто новое. В страх за тех, кто остался жив. Гера не выживет в таком учреждении. Она там и недели не протянет. Жук уже ползет по руке – ожившее черное пятнышко.

– Ружье? – Лицо Джинни меняется, заостряется. – Где ружье?

– Гера его выронила. – У Риты непроизвольно начинают стучать зубы. – Я… я не знаю где.

– Нужно копать! – Джинни хватает ее за руку, вонзает ногти в кожу, оставляя следы-полумесяцы. Глаза безумно сверкают. – Ну же. – Она поднимается и тянет Риту за собой.

– Копать? – От этого слова во рту остается тошнотворный кислый привкус. – О чем… О чем вы?

– Похороним его. Скажем, что он уехал. В Аравию. Да, да, – бормочет Джинни, словно в бреду. – Он уехал в Аравию еще вчера.

Рита моргает. Она словно в ловушке. В силках. Силы стремительно тают. Фред был прав: этот корабль тащит ее на дно.

– У Геры вся жизнь впереди. Дона больше нет. Но мы можем спасти Геру. Мы должны, Рита. – Джинни лихорадочно озирается. – Нас никто не видел. Никто не узнает. Вы ведь поможете мне, правда? Ради Геры?

Я не могу потерять всех, кого люблю. Просто не могу, Рита. Ради всего святого, помогите.

Рита мечется, почти готовая согласиться. Ей ужасно хочется сказать «да», чтоб хоть немного облегчить страдания Джинни. И все же. Что-то внутри – закаленное в огне одного вечера, проведенного с Робби, крошечное, но твердое, как гранит, – сопротивляется.

– Рита? – молит Джинни. Она хватает ее за плечи, трясет из стороны в сторону. – Вы такая сильная. Я одна не справлюсь. Пожалуйста.

Рите кажется, что деревья склоняются над ней, заслоняют ночное небо, запирая ее в темной гробнице. Она вспоминает свою мать, запертую в горящей машине, сияющей изнутри, точно фонарь, и как ее ладони прижимались к стеклу. Мама не выжила за стеклом, в отличие от растений, за которыми Рита ухаживала все эти годы, пытаясь – она только сейчас это осознает – повернуть все вспять. Она радуется таким мелочам. Раскрывшемуся листочку. Морской соли на языке. Новым носкам.

Ее жизнь ничего не стоит, Рита это знает. Жизнь некрасивой незамужней женщины, не наделенной богатством и высоким статусом, лишенной шанса завести собственную семью. Женщины, по которой никто не станет ни плакать, ни тосковать. Но готова ли она ставить под угрозу свою жизнь, пусть и незначительную, рискуя оказаться в тюремной камере? Ради Харрингтонов?

– Нужны лопаты. – Джинни тянет ее сильнее. – Идемте.

– Я не могу его закопать, Джинни. – Это самые сложные слова в ее жизни. По щекам бегут слезы. – Простите.

– Что? – выдыхает Джинни. – Но вы должны… Я вам говорю…

А потом они слышат их. Какие-то звуки, доносящиеся сквозь деревья. Треск веток. Шаги. Голоса. Боже. Голоса. Рита прикладывает палец к губам. Они стоят неподвижно, не дыша. И в тот самый момент, когда они уже думают, что люди ушли, свет фонарика тянется к ним сквозь клубящуюся дымку, как рука тюремщика.

43

Сильви

– ТУДА ЕМУ и дорога, сказали мы. – Мардж делает глоток шерри и издает короткий смешок, едва не поперхнувшись. Капли напитка влажно блестят у нее на верхней губе. Старушка явно довольна тем, что у нее появился слушатель. – Правда, Фингерс?

– Нет, Мардж, – шипит тот сквозь зубы с перекошенной улыбкой на губах. – «Упокой его Господь». Вот как мы сказали, когда Дон Армстронг трагически погиб на охоте, Мардж. Упокой его Господь.

Проживающий с ней помощник такой же странный, как его имя, высокий, худой, как шнурок, с копной льдисто-белых волос и перламутрово-прозрачной кожей и глазами. Он, похоже, не в состоянии долго сидеть на месте, поэтому нервно расхаживает по гостиной Мардж, будто чудом спасся от ужасного стихийного бедствия.

– Она постоянно все путает. – Фингерс излишне театрально покручивает пальцем у виска, и от этого все происходящее начинает казаться еще более диким. Он протягивает мне тарелку с угощением. – Хотите еще печенья с инжиром?

Я качаю головой, не в силах отвести взгляд от старушки, сидящей в кресле с цветастой обивкой. Она вертит в руках помаду в серебристом футляре, рассматривая ее дальнозоркими глазами, и бормочет:

– Если подумать, похоже на пулю.

Фингерс рядом с ней напрягается и издает сдавленный смешок.

– Я вышла замуж за такого же мужчину, как Армстронг, – небрежным тоном продолжает Мардж. Она снимает крышечку с помады и нюхает ее. – Ублюдок. Жил двойной жизнью, и плевать ему было на всех, кто от этого страдал. Пахнет и правда роскошно.

– Кто это сделал? – спрашиваю я, пытаясь представить заголовки газетных статей. Перед глазами встает фотография измученного Уолтера Харрингтона, спешащего к своей машине из здания суда. – Кто застрелил Армстронга, Мардж?

К моему изумлению, она начинает хихикать. Фингерс выглядит так, будто готов в любой момент схватить подушку и придушить свою подопечную. У меня в голове проносится жуткая мысль: это сделал он.

Потом еще одна: никто не знает, где я нахожусь. Здесь плохо ловит сеть. Я толком не помню, где припарковала машину. Эта душная комната туманит мой разум, увлекая в далекий семьдесят первый всем своим видом: зеленый ковер с завитками,