Книга Закон Моисея - Эми Хармон

моргая, сосредоточились на мне. Но она не сопротивлялась.

А затем я наклонился и прильнул к ее губам раньше, чем она успела что-либо сказать, раньше, чем я успел все обдумать, раньше, чем она смогла сбежать, раньше, чем я смог присмотреться. Я хотел не видеть, а чувствовать. Слышать. Вкушать. Ее губы наполнили мой разум красками. Как обычно. Персиковыми. Ее поцелуи персиковые, нежные, розоватые, как закат, и с золотыми прожилками. За моими веками взметнулись розовые вихри, и я крепче прижался к ней, отпуская косу и ее спину, чтобы взять лицо Джорджии в свои руки. Чтобы сохранить эти краски, не дать им поблекнуть. А затем ее губы приоткрылись, и вихри превратились в алые и золотые потоки, пульсирующие за моими веками при каждом ласковом движении ее языка, оставляющего за собой пожары.

Но тут все краски исчезли с хлопком, как воздушный шарик, который проткнули иглой, и Джорджия резко, чуть ли не свирепо вырвалась из моих рук. Не произнося ни слова, она развернулась и убежала, забирая с собой всю палитру цветов. Я стоял в одинокой черноте, пытаясь отдышаться.

– Осторожнее, Моисей, – обратился я к жалкому себе. – Тебя вот-вот сбросят.

Моисей

Поскольку у нас была лишь одна машина на двоих, следующим утром мне пришлось отвезти Тага в Солт-Лейк. Я провел там два дня. В первый отменял все встречи с клиентами на следующий месяц, а тех, кто все же настаивал на ней, уговаривал приехать в Леван. Если местные еще не шушукались, уверен, это изменится, когда я начну проводить художественные сеансы в бабушкиной гостиной.

Во второй день я скупал мебель, чтобы обставить дом самым необходимым. Я не собирался вечно спать на полу и сидеть, прислонившись к стенам, поэтому купил кровать, диван, стол, четыре стула, стиральную машину и сушилку, а также комод. Поскольку на все это ушла внушительная сумма, магазин предложил мне бесплатную доставку до самого Левана, и я с радостью согласился. Вдобавок к мебели я забрал одежду, принадлежности для рисования, пустые холсты и картину, которую нарисовал для Эли, когда еще не осознавал, кто он. Я хотел подарить ее Джорджии. Она поделилась со мной фотографиями, и, если она позволит, я поделюсь с ней картинами.

Визит в Солт-Лейк принес и иные плоды. Эли вернулся. Я мельком увидел его в зеркале заднего вида, когда отъезжал от дома Пиби. Я тут же ударил по тормозам и крутанул руль, разворачивая машину, что вызвало у Тага много вопросов, на которые я не мог ответить. Но Эли больше не появлялся, и в конце концов я сдался и вновь выехал из города, надеясь, что это была не последняя наша встреча. Следующим утром мне показалось, что я заметил его уголком глаза: он наблюдал, как я грузил свои картины в грузовик. А затем, прошлой ночью, он возник в изножье кровати, прямо как в первый раз, словно мой отъезд из Левана вынудил его вмешаться.

Он показал мне Калико, скачущую по полям, и Джорджию, которая читала и обнимала его, как прежде, но еще и кое-что новенькое. К примеру, куриный бульон с лапшой, которая разбухла до такой степени, что жижи почти не осталось. А еще свои пальцы на ногах, зарывающиеся в землю, будто ему нравилось это ощущение. Я знал, что пальцы принадлежат ему, поскольку они были маленькими, явно детскими, и наблюдал, как он аккуратно выводит свое имя на темной почве. А затем как его руки строят красочную башню, с трудом соединяя кусочки лего один поверх другого.

Видения были чудны́ми – небольшими отрывками и кадрами из жизни маленького мальчика. Но, закрывая глаза, я все равно позволял Эли наполнить мой разум картинками и перебирал их, пытаясь лучше его понять. Мне не хотелось ничего упускать, каждая мелкая деталь имела жизненно важное значение. Когда я уснул, мне приснился сон, что мы вместе возводим стену из миллиона разноцветных пластиковых кирпичиков. Стену, которая не даст ему уйти навсегда, как это произошло с Пиби.

Джорджия

После смерти Эли я старалась проводить как можно больше времени с лошадьми, и каждый раз, когда я работала с одной из них, она неизменно ложилась посредине загона. Не важно с кем – с Сакеттом, Лакки или любой другой лошадью. Стоило мне начать их дрессировать или даже просто общаться, они сразу же ложились, словно слишком устали для чего-либо, кроме сна. Я знаю, что они просто отражали мои чувства. В первое время я ложилась рядом с ними. Мои эмоции было никак не исправить. Одного самоанализа недостаточно. Мое горе было слишком тяжелым. Но когда я заставляла себя подняться, лошади тоже вставали.

В первый год бывали дни, когда Калико отказывалась шевелиться. Она просто стояла неподвижно спиной к ветру. Я думала, это из-за того, что она тоскует по Эли. Но со временем поняла, что лошадь просто отображала меня. Я уже не валилась с ног, но и не двигалась вперед. Поэтому я взяла на себя больше работы, начала лучше о себе заботиться – делала маленькие шажки. Хотя бы для того, чтобы Калико вновь забегала.

В последние пару месяцев лошади начали кучиться вокруг меня, тыкаться мордочками и легонько покусывать. Видимо, они чувствовали мою потребность в прикосновениях. Любая мать вам скажет: ребенок вторгается в ее пространство с самого момента зачатия, и с тех пор это пространство перестает принадлежать ей. Я очень по нему скучала и порой чувствовала острую необходимость его вернуть. А затем Эли умер, и все пространство оказалось в моем полном распоряжении. Не только личное. Космическое пространство. Целые галактики. А я парила в них, мучаясь от боли, и тосковала по тем дням, когда этого пространства не существовало.

Теперь в него вторглись лошади, толкаясь своими массивными телами и тыкаясь в меня носами, и я была признательна за то, как они постоянно становились у меня на пути или следовали за мной по пятам. Даже когда я отталкивала их или молила отойти подальше, мне все равно становилось легче на душе. И они это определенно знали. Судя по всему, мое тело говорило совсем не то, что губы.

Я позволила Моисею поцеловать меня. Как ни странно, в этот момент мое тело и губы были единогласны. Конечно, я отстранилась. Но не сразу. Сперва я позволила ему это сделать. Приоткрыла губы и поцеловала в ответ. И сегодня лошади снова окружили меня, словно я посылала им телепатический сигнал. Они вели себя беспокойно, подражая волнительному трепету под моей кожей, моей нервозности. Сакетт отказывался встречаться со