Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

Н. Г. Чернышевский.

Характерно, что при Петре, как и при его предшественниках, самовольные поездки за границу продолжали считаться изменой, русские могли выехать в Европу только по монаршему приказанию или разрешению. И, думаю, можно считать вполне отражавшими истинные взгляды царя-«западника» его слова, приведённые А. И. Остерманом: «Европа нужна нам ещё несколько десятков лет, а потом мы можем повернуться к ней задом».

«В народе тягости много»

Петровские преобразования легли на народную жизнь тяжким грузом. Непрекращающиеся войны, резкий рост (примерно в три раза!) налогового бремени и различных повинностей, ломка устоявшихся обычаев… Всё это сопровождалось настоящей вакханалией государственного насилия. Вот, например, какие методы применял для проведения переписи населения 1721 г. (от которой, зная её фискальный характер, многие укрывались) в велико-луцкой провинции некий полковник Стогов: «…чинил многие обиды, посылал многократно офицеров и при них драгун и солдат по многому числу в уезды в шляхетские домы, и забирали днём и ночною порою дворян и жён их и привозили к нему… и держал тех дворян и жён их под крепким караулом в казармах многое время; також… людей и крестьян ста по два и по три человека… держались в казармах… многие числа под жестоким караулом. И, держав под караулом, многих дворян пытал; также из людей и крестьян многих пытал же, от которого его за караулом многого числа людей от тесноты и от жестоких его пыток, как шляхетства, так людей и крестьян безвременно многие и померли. И от таких его Стогова обид великолуцкой провинции обыватели пришли в великий страх, бить челом и доносить на него не смеют».

Но и просто сборы налогов или недоимок также сопровождались массовыми и повсеместными злоупотреблениями властей. Вот что сообщали фискалы в 1712 г. о бесчинствах подьячих и солдат в Устюжском уезде: «…Они, подьячие и солдаты, приехав в волости… бьют без милости и тиранскими муками мучат: вешают в дыбы и на козле плетми свинцовыми бьют и огнём стращают. И в церковной трапезе батожьем и на козле бьют ругателски руки и ноги и зубы ломают. И многих жён за власы волочили и нагих девиц водили, также многих жён блудньм воровством силно бесчестили». Современный исследователь констатирует: «Необходимо признать, что в начале XVIII в. для русского человека угрозы, исходившие от произвола должностных лиц, были почти столь же актуальны, как и угрозы, исходившие от представителей криминального мира. В повседневном измерении ворвавшиеся в деревню разбойники были немногим страшнее нагрянувших по государеву указу лихоимцев. И от обеих этих угроз рядовой россиянин оставался почти в равной мере беззащитен»[413].

Разумеется, подобные безобразия делались без ведома верховной власти, последняя с ними даже пыталась бороться. Но найти управу на государевых людей было нелегко. Как писал И. Т. Посошков, «буде солдаты кого убьют или ограбят, то они ж будут и правы, а кого били иль грабили, то того ж и виноватым делали». Кроме того, именно радикальность государевых требований во многом провоцировала радикальный стиль их исполнения на местах. Да и сам самодержец в силу своего необузданного темперамента был скор на расправу и подавал подданным не лучший пример. Юст Юль описывает, например, эпизод, когда «царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнажённым мечом и осыпать ударами, быть может за то, что тот шёл не так, как хотел царь». Про то, как Пётр учил своих сановников уму-разуму дубинкой, сохранилось немало свидетельств. В 1705 г. в Полоцке государь в приступе ярости лично убил четырёх униатских монахов и приказал повесить священника.

Народное отношение к петровскому государству хорошо видно по подлинной эпидемии бегства с места проживания. Перепись 1710 г. зафиксировала уменьшение количества дворов почти на 20 % по сравнению с переписью 1678 г. Бежали на Дон, бежали за границу, прежде всего в Польшу, «по самым скромным подсчётам… не менее миллиона человек»[414]. По сообщению побывавшего в Польше в 1715 г. драгуна Семёна Шишланова, «признал он разных драгунских и пехотных полков беглых офицеров и драгун и солдат с лошадьми и с мундиром и со всею аммунициею, тысячи с 3 и больше [в другом месте он называет даже точную цифру — 3851], и живут они от Каменец-Подольского до Белой Церкви по разным местечкам и по сёлам, у польских панков, а иные драгуны и солдаты, женясь на польках, имена свои изменили, называются по-польскому».

Если уж убегали армейские, то крестьянам это было сделать ещё легче. В 1714 г. кабинет-секретарь А. В. Макаров писал в челобитной Петру, что из его вотчины Брянского уезда крестьяне из 15 дворов «с отцы, матерями, жёнами и детьми и свойственниками своими, покинув свои крестьянские жеребьи, с пожитками своими бежали за рубеж в Польшу, и отошед от тех деревень верст с 30, поселились и ныне живут в Мстисловском уезде, в селе Шумичах, и лошадей своих и всякий скот увезли с собою за рубеж». Макаров опасается, «чтобы также и достальные от тягостей подати туда же не ушли», а о беглых сообщает, что они крестьяне «прожиточные, а не убогие»[415].

«В 1724 г. стало известно, что по всей западной границе размещён лишь один драгунский полк, „которым… заставы содержать и беглецов удержать невозможно“, и на те заставы „приходят беглецы, собравшиеся многолюдством, с ружьем и с рогатины и с драгунами держат бой, яко бы неприятели“. Сенат в категорической форме предписал Военной коллегии усилить воинские контингенты на границах, „и буде которые беглецы учнут проходить насильно, и по таким злодеев стрелять из ружья“. Источники фиксируют, что в Сенате обсуждался даже вопрос о размещении всей армии вдоль границ, с тем чтобы создать заслон на пути беглых»[416].

Судя по делам о «непристойных речах», сохранившихся в архивах тогдашней политической полиции — Преображенского приказа и Тайной канцелярии, личность и деятельность царя-реформатора вызывали в народе резкое осуждение. «Какой де это царь, он де не царь — мироедец. Выел своё царство всё, а если де долго не изведетца и он де выест мирской и корнь»; «Какой он де государь, всех вытаскал в службу, всё царство запустошил…»; «Знатно де у него, государя, ума нет, немец де жалует, а своих де разоряет», — такие речи слышались среди крестьян. Посадский человек Сергей Губин в кабаке так отреагировал на тост за здравие монарха: «Я государю вашему желаю смерти, как и сыну его, царевичу, учинилась смерть». Подобные пожелания были не редкость и высказывались не только тяглыми людьми. Духовник царевича Алексея Яков Игнатьев сказал ему на исповеди в ответ на признание, что