Книга Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн

договорился с Металлургиздатом о переводе тома, посвященного фрактографии, изданным ASTM – американским обществом испытаний материалов. Предполагалось, что Марк Львович будет редактором, а Женя – переводчиком. К тому времени, когда издание попало в план, Бернштейн был всецело занят своей книгой, поэтому Женя предложил переводить этот огромный том мне, взяв на себя роль редактора.

Перевод этого издания был очень полезен для меня, и мы оба в ходе работы поняли, как важно единообразие терминов при описании элементов поверхностей разрушения, что было далеко от существующей практики. Я уже не помню, кто предложил Госстандарту создать научно-методическую комиссию по фрактографии, аналогичную комиссии Е10 в США. Возможно, что, вследствие широко упоминаемых в литературе ссылок на Е10, эта идея была, что называется, в воздухе.

В качестве председателя комиссии, созданной в 1977-м году, предложили О. Н. Романива, поскольку наибольшее число работ по фрактографии было в его активе. Женя был секретарем комиссии и, в моих воспоминаниях, играл центральную роль в ее деятельности. Романива помню только на одном из семинаров по фрактографии, проведенном в 1979-м году под Львовом в Славско. Он вел себя очень демократично, обстановка была в стиле студенческих костров с вылазками по горам, но не в ущерб весьма серьезному содержанию самого семинара.

Женя контактировал с Олегом Николаевичем больше, чем я. Помню, что мы с Романивом 12-го ноября 1982-го года должны были оппонировать в Московском институте стали (я тогда еще в качестве второго оппонента). Женя пришел специально, чтобы встретиться с Олегом. Однако это был день похорон Брежнева, заседание Ученого совета и соответственно защиту отменили (всем было велено смотреть похороны по телевизору). Гонорар нам выдали, взяв слово, что мы явимся в назначенный новый срок. Бедный диссертант, чья жена приехала из Ижевска на этот день, поспешил разбираться с предоплаченным банкетом, а мы поехали в «Прагу» без уверенности, что ресторан открыт. На входе нас предупредили:

– Музыки не будет.

В ресторане было непривычно тихо, можно было разговаривать, не напрягая голос. Что-то выпили, развеселились, периодически оглядываясь по сторонам, не слишком ли привлекаем внимание. Вспоминали популярный анекдот и приподнимали скатерть, как бы обращаясь к «товарищу майору» с вопросом, нравятся ли наши шутки. Веселились от души.

Романив был успешным ученым и весьма светским человеком, и тогда трудно было представить, что в конце 80-х он оставит металловедение и возглавит, впоследствии на международном уровне, националистическое движение возрождения «Научного общества им. Шевченко», чем будет заниматься до конца жизни (2005).

В 1986-м году я защищала докторскую диссертацию, и, поскольку существенная часть моей работы была посвящена механическим испытаниям и разрушению, я попросила Романива быть одним из моих оппонентов. Он согласился, вовремя прислал отзыв, а недели за три позвонил, что приехать не сможет: его как раз на этот день вызывает Борис Евгеньевич Патон.

– Вы же понимаете, я не могу отклонить вызов Президента Академии.

По жизни мы выглядели друзьями: и все-таки подумаешь, подвести Нину Фонштейн по сравнению с упущенным шансом лично встретиться с Патоном или необходимостью согласовывать с его помощниками другое ее время.

Присутствие оппонента – обязательное условие защиты. Я искала замену среди ученых, имеющих прямое отношение к теме диссертации. У меня в работе было много ссылок на Светлану Дмитриевну Дьяченко, с которой не была лично знакома, но, со сбивчивым объяснением причины моего визита по телефону, помчалась к ней в Харьков.

Ранним утром я появилась по указанному адресу. Дверь открыла сама Дьяченко, около нее вился малыш. Когда я все объяснила, Светлана Дмитриевна с сожалением отрицательно покачала головой:

– В принципе, мне интересно и почитать вашу работу и показаться в Москве. Но я бабушка, а дочь в этот день работает, как сегодня, Она как раз сейчас собирается.

Из соседней комнаты вышла молодая женщина.

– Мам, давай не сразу отказывай. Я позвоню с работы, может, мне удастся поменять день.

Я была тронута: посторонний человек проникся сочувствием, понимая жизненную важность мероприятия.

Мы провели целый день, обсуждая мою работу в сравнении с данными Дьяченко, спорили, соглашались, пили кофе с привезенными мною конфетами. Где-то ближе к обеду позвонила дочь:

– Получилось. Давай согласие.

В день защиты отзыв Олега Николаевича Романива (отсутствующего оппонента) зачитали (так положено), Светлана Дмитриевна Дьяченко приехала утром и поздно вечером уехала, оставив на всю жизнь глубокую благодарность.

Перестройка

Фамилию Горбачева мы, кажется, услышали практически впервые как председателя организации похорон К. У. Черненко, но после всей этой череды похорон, получившей в народе злое обобщение «Пятилетка в четыре гроба», уже были достаточно опытны, чтобы предвидеть, кто будет следующим лидером.

В самом начале его карьеры в мае 1986 года новый Генсек выступал на каком-то пленуме в Ленинграде. Помню, что мы слушали его с нескрываемым восхищением. Говорил он, конечно, общие вещи, но почти полтора часа без бумажки, и вместе с общими словами о необходимости ускорения экономического развития звучало слово «перестройка». Подразумевалась тогда только перестройка управления промышленностью.

Потом начались ревизии деятельности отраслей, увольнения министров, еженедельные постановления «О дальнейшем улучшении»… «Об ускорении».

Юрий Александрович Кузнецов, заместитель начальника технического управления Минчермета, жаловался:

– Ну хоть бы посмотрели сначала на наши мощности. По этому, например, постановлению в сельхозмаш для увеличения долговечности их тракторов и комбайнов нужно направить нержавеющей стали больше, чем мы ее производим. Плюс при их бюджете и ценах на их продукцию они и взять ее не смогут.

Амиров встречал Горбачева и раньше, хорошо знал его биографию как секретаря ЦК Ставропольского края. Говорил и часто повторял:

– К сожалению, он не экономист, – слабое знание экономики отражалось во всех спешно принимаемых постановлениях, хотя вроде бы именно на улучшение ситуации с разваленной экономикой были направлены все усилия.

Вначале как панацея от всех бед был запрет на привычный в России выпивон, подразумевалось наказание за принятую расплату водкой или казенным спиртом, распитие спиртного вблизи предприятий, ограничение времени продажи водки. Ничего не изменилось, делали все то же, но с опаской, сопровождаемой многими веселыми анекдотами.

Потом был Рейкьявик (октябрь 1986), встреча с Рейганом, сопровождаемым приехавшими с ним известными диссидентами. Центральным вопросом встречи было сокращение стратегического вооружения СССР в обмен на согласие США приостановить развитие программы СОИ. СОИ – стратегическая оборонная инициатива – подразумевала вывод вооружений в космос, и на соперничество с ней у СССР просто не было экономических ресурсов.

Формально соответствующие договоренности были достигнуты лишь еще через пару лет, и отношения между СССР и США улучшились совсем не вдруг. В Рейкьявике Рейган поднял в качестве условий вопрос о правах человека в СССР.