Книга Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения - Ирина Паперно

В этих снах Аржиловский как бы смотрит фильм, который овладел его жизнью. Помещая субъекта в ключевые места нового советского мира, эти сны одновременно посылают ему сигналы опасности – чувство страха. В контексте дневника Аржиловского (и того, что мы знаем о его жизни) эти сны прочитываются как эмблемы сложного положения автора по отношению к советской власти: страстное желание участвовать в новой жизни (в качестве строителя или писателя), отвращение к насилию и лицемерию, страх уничтожения.

Любопытно, что приведенные выше сны не были отмечены рукой следователя, изучавшего дневник Аржиловского. Внимание следователя привлек следующий сон, часть записи которого отчеркнута красным карандашом:

19-IV [1937]. Снились горы, река и движение. Едем. Остановка. Направо прекраснейшая церковь. Не тюрьма ли? Боюсь я ее (159).

Согласно сонникам, видеть во сне церковь предвещало арест и тюрьму. Исходя из этого, Аржиловский принял практические меры:

1-V [1937]. Эти сны так напугали меня, что всю свою литературу я спрятал и держался до Первого мая. Будто нет ничего особенного, и все оказалось ночной фантазией (159).

Как мы знаем, Аржиловский заблуждался насчет того, что «все оказалось ночной фантазией». Когда его вновь арестовали, запись этого сна была использована как свидетельство его неблагонадежности. Очевидно, что и сам сон, и толкование Аржиловского, и предосторожности были прочитаны следователем как знаки виновности.

Для нас, читателей, этот эпизод исполнен трагической иронии. Налицо пересечение двух, казалось бы, далековатых эпистемологических систем. С одной стороны, народное сознание, которое читает образы сна как значимые, расшифровывает их по соннику и толкует как предсказание будущего. С другой – сталинская система правосудия, которая судит людей на основании их снов. Столкновение этих стратегий чтения (своего рода «герменевтики подозрения») привело к тому, что сон сбылся: Аржиловский оказался в тюрьме.

***

Сны Аржиловского следуют общей для того времени поэтике, иконографии и эпистемологии. В качестве иллюстрации приведу сходные сны из других текстов.

Человек из другого класса общества, ученый-фольклорист Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918–2005), описал похожую ситуацию в своих воспоминаниях (написанных в 1971–1975 годах). В 1949 году, через шесть лет после первого ареста, его еще мучили сны о тюрьме:

Днем я был занят делами и с большим увлечением занимался научной работой, а ночью видел травматические сны, видел себя в тюрьме. Хотя я нисколько не суеверен, но при сильно натянутых нервах было неприятно узреть однажды во сне церковь, что по народному поверью предвещает тюрьму292.

Вскоре Мелетинский был арестован вторично. От него не укрылась ирония этой ситуации: ученый-фольклорист, доведенный террором до состояния, в котором он верит в пророческий характер собственных снов.

Много лет спустя другой советский гражданин записал такой сон:

Мне снилось: страшный Сталин приказал мне зажечь костер в комнате, я зажег костер, он разгорелся, но я подбросил сырые дрова, все потухло, и Сталин сейчас прикажет меня казнить293.

Эта запись сделана 4 января 1971 года художником Михаилом Гробманом, участником московского подпольного авангарда. Как и Аржиловский, он тоже жил с женой и детьми в холодном домике (возле Москвы) и тоже жаловался в дневнике на тяготы примитивного советского быта, начиная с утренней топки печи. Гробман, родившийся в 1939 году, не был ни жертвой, ни даже свидетелем сталинского террора. По социальному положению Гробман и Аржиловский принадлежали к разным мирам, и тем не менее они видели общие сны. Такие иконические знаки тревоги, как пожар, свойствены снам многих людей во всем мире; но некоторые образы («страшный Сталин») свойственны лишь людям определенного исторического опыта. Сталин вторгся в сны крестьянина Аржиловского в 1937 году и художника Гробмана в 1971‐м, угрожая страшной карой – смертью – за бытовую неудачу. Общим для этих сновидцев является политизация страха и персонификация этого чувства в лице властителя. Как мы видим, подсознание советского субъекта обвиняло Сталина в ежедневных бытовых невзгодах не только в 1937 году, но и в 1971‐м. В этом смысле такие сновидения являются историческим материалом: свидетельством о свойствах советской субъективности – эмоциональных ходах, выразительных средствах и связях между эмоциями и образами.

Сон Бухарина о Сталине: Авраам и Исаак

Что снилось узникам в камере или лагере? До нас дошли и такие сны. В 1937 году в тюремной камере, ожидая суда (на котором он будет приговорен к расстрелу), Николай Иванович Бухарин (1888–1938) видел в кошмарных снах Сталина. В отличие от Аржиловского, этот сновидец знал властителя лично и был с ним на «ты»; он изложил свой сон в письме к Сталину (по приказу которого был арестован). Это письмо, сохранившееся в архивах НКВД, увидело свет в 1993 году:

Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну. Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с Вами, Н. И.? Я Иосифу скажу, чтобы он Вас взял на поруки». Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать тебе, чтоб… ты взял меня на поруки! Так у меня реальность была перетасована с бредом. Я знаю, что Н. С. не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя, и недаром подсознательное моего несчастного «я» вызвало этот бред. Я с тобой часами разговариваю… Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если бы ты видел, как я внутренне к тебе привязан, совсем по-другому, чем Стецкие и Тали. Ну, да то «психология» – прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся! 294

В отсутствие «инструмента», который мог бы раскрыть всю его душу, растерзанную допросами, Бухарин сообщил Сталину свой сон. Будучи человеком образованным, он назвал свой сон продуктом подсознательного своего «я»; тем не менее, мешая фрейдистские понятия с христианскими, Бухарин истолковывает его как свидетельство своей невиновности.

Почему подсознание обреченного Бухарина вызвало образ жены Сталина, Надежды Сергеевны Аллилуевой? После самоубийства жены в 1932 году Сталин просил Бухарина поменяться с ним квартирами в Кремле – как если бы его преследовала тень самоубийцы. В 1937 году, ожидая неминуемого ареста, Бухарин провел несколько мучительных месяцев, сидя почти безвыходно в той самой комнате, где Надежда Сергеевна застрелилась после ссоры с мужем295.