Книга Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб

Панглосс – это Лейбниц, каким его видел Вольтер. В 1710 г. Лейбниц опубликовал длинную книгу под названием «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла», в которой стремился ответить на аргументы Пьера Бейля. Последний, как мы видели, утверждал, что человеческий разум не способен постичь, почему в Божьем мире так много страданий. Лейбниц полагал, что Бейль слишком легко сдался. Было вполне возможно рационально объяснить Божий замысел. Лейбниц ввел термин «теодицея», обозначающий оправдание путей Божьих для человека, или, как сказал бы неверующий, искусство оправданий от имени Бога. Среди прочего Лейбниц пытался показать, что Бог создал, по всем признакам, «наилучший (optimum) мир среди всех возможных миров»[584]. Лейбниц утверждал, что только наше несовершенное понимание Вселенной мешает нам оценить этот факт и увидеть, что Бог, следовательно, невиновен в создании мира худшего, нежели он должен быть. В обзоре «Теодицеи» Лейбница во французском иезуитском журнале для описания его поразительной доктрины о том, что «наш мир наилучший среди всех возможных» впервые появилось понятие «оптимизм»[585]. Повесть Вольтера популяризировала термин.

Этот философский «оптимизм» выражает более радикальный смысл, чем то, что обычно подразумевают под этим словом. В наши дни оптимист – это просто человек, считающий, что мир склоняется скорее в сторону хорошего, нежели дурного, или что он находится в процессе улучшения. Речь не идет о том, как это доказывал Лейбниц, что лучше не бывает. Существует также более мягкая форма оптимизма, которая касается скорее мироощущения или темперамента, чем убеждений, и иллюстрируется «Поллианной», американской детской книгой начала XX в. Поллианне нравилось играть в игру, цель которой состояла в том, чтобы «все время радоваться»[586]. Теоретически кто-то может быть довольно пессимистичным, оставаясь при этом Поллианной. Кто-то может считать, что мир в целом плох и ситуация становится все хуже, но обнаруживать тем не менее склонность к игре в радость, делающей жизнь более терпимой. Пессимистичный поллианнизм характерен для еврейского юмора.

Вольтеров доктор Панглосс был и чем-то вроде Поллианны и оптимистом в духе Лейбница. До тех пор пока его несчастья в конце концов не утомили его, он был склонен смотреть только на светлые стороны вещей. Одним из талантов, которые ему при этом помогали, был его дар придумывать обоснования скрытых преимуществ явных бедствий. Например, заразившись сифилисом, Панглосс рассуждал, что если бы Христофор Колумб не принес болезнь в Европу из Нового Света, то у европейцев не было бы и шоколада[587]. Панглосс к тому же искажал учение Лейбница о том, что мир лишь в целом является наилучшим из возможных и превращал его в абсурдную идею, что каждая конкретная вещь, с которой он сталкивается, есть наилучшая из всех возможных вещей такого рода. Так, рассказывая о своем бывшем работодателе, бароне Тундер-тен-Тронке, Панглосс сказал, что «замок владетельного барона – прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса – лучшая из возможных баронесс»[588].

«Кандид», конечно, является скорее памфлетом, чем философским трактатом. Вольтер иногда пробовал силы в абстрактной аргументации, но не был в ней особенно хорош, и среди философов принято считать, что «Кандид» – не более чем пародия. В нем подрываются некоторые грубые версии философского оптимизма, но не опровергаются собственные осторожные заявления Лейбница. Как мы увидим при более пристальном рассмотрении, Вольтеру действительно удалось выявить роковые недостатки в позиции Лейбница, даже если он всего лишь подшучивал над ними.

В начале своей «Теодицеи» Лейбниц так резюмировал христианскую историю грехопадения человека и его последствий:

Он подверг человека испытанию, зная, что это приведет его к падению, так что человек станет причиной бесчисленного множества страшных зол… таким образом будут введены смерть и болезни с тысячами других несчастий и бедствий… злоба будет даже владычествовать на земле, а добродетель будет угнетена…[589]

Более того, «дело представляется еще хуже, когда подумают о будущей жизни, потому что только небольшое число людей спасется в этой жизни, а все остальные навеки погибнут». Среди тех, кто будет страдать вечно, есть бесчисленные несчастные, которые никогда не слышали об Иисусе. Это, отмечает Лейбниц, относится к числу «затруднений»[590], с которыми сталкивается христианская вера. И все же он уверен, что сможет «отвратить людей от ложных идей, представляющих им Бога абсолютным монархом, пользующимся деспотической властью, мало внушающим любовь и мало достойным любви»[591].

Первый шаг Лейбница – установление сущности и природы Бога, что он и делает в одном компактном абзаце. Все вещи, с которыми мы сталкиваемся, случайны, то есть они могли и не существовать. Так как же они появились? По мнению Лейбница, единственный удовлетворительный ответ подразумевает наличие другой сущности, отдельной от мира, «имеющей в себе основание своего бытия»[592]. Эта вещь должна быть разумной, потому что творение могло разворачиваться всеми возможными способами, но очевидно, что нечто выбрало один из них. И для того, чтобы выбрать и создать все, эта разумная причина должна быть «абсолютно совершенной по могуществу, мудрости и благости»[593], хотя рассуждения Лейбница по этому последнему пункту довольно туманны.

Доказав себе, что должен существовать совершенно благой и могущественный Бог, Лейбниц утверждал, что Он «не может не избрать наилучшего»[594], решая, какой мир создать. Ибо, если бы Бог избрал мир второго сорта или любой другой мир, то из этого следовало бы, что Он мог поступить и лучше, что противоречит идее Его совершенства. По словам Лейбница, в мире, который в целом является лучшим, вполне может быть много зла, потому что «мы знаем также, что зло часто служит причиной добра, которого не было бы без этого зла»[595]. Таким образом, мир, столь несчастный, сколь несчастен наш, теоретически может быть лучше любого другого. И для Лейбница это действительно так: