Книга Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

Император лишь в самый последний момент назначал, где будет ставка. Он усвоил такую привычку по двум причинам: это было, с одной стороны, мудрой предосторожностью, а с другой, по его собственному объяснению, эта система давала ту выгоду, что до самого конца дня все войска, находились в его непосредственном распоряжении, и все люди держались начеку.

— Если сделать трудным всё, то действительные трудности кажутся менее тяжёлыми, — не раз говорил он мне.

Из–за этих привычек императора офицерам и солдатам нередко, конечно, приходилось туго. Но он мало с этим считался, так как учитывал лишь крупные результаты и не особенно настаивал на соблюдении порядка в мелочах, когда сам был среди своей армии и многочисленной гвардии. Он всегда вёл наступательную войну и потому не обращал внимания на те неприятности, которые стали причинять нам казаки, как только шансы обратились против нас.

В этот день гвардия всё время находилась впереди и лишь поздно вечером смогла отойти назад, чтобы занять позиции. Она расположилась на ночь, когда уже было темно, и сама не знала, где находится, считая, должно быть, что она заняла место в центре расположения всей армии. Патрулей гвардия не выставила. Все были спокойны, так как остальные корпуса обязаны были прикрывать ставку издалека, и никто не дал себе даже труда установить связь с ними. Другими словами, ни гвардия, ни ставка ничуть не беспокоились о том, что происходило за пределами их позиций. Один из гвардейских батальонов расположился на бивуаке по ту же сторону дороги, что и казаки, и в расстоянии не более 300 шагов от того места, где они провели ночь и откуда они налетели на императора.

Ночью, как и днём, император выезжал верхом, никого не предупреждая; ему даже нравилось выезжать неожиданно и находить у всех какие–либо непорядки. Его верховые лошади были разделены на несколько бригад. Каждая бригада состояла из двух лошадей для него, лошади для обер–шталмейстера и необходимого числа лошадей для дежурящих при императоре лиц, которых он брал с собой в поездку. Одна бригада верховых лошадей всегда была под седлом — днём и ночью. Дежурный конвой в составе одного офицера и 20 егерей, а также все офицеры должны были держать всегда лошадей наготове. Лошадей для конвоя выделяли по очереди дежурные эскадроны. При прежних кампаниях на дежурства назначался всегда один эскадрон. Во время похода в Россию дежурили всегда четыре эскадрона: два из лёгкой кавалерии и два гренадеры и драгуны. Конвой не покидал императора; эскадроны следовали за ним один за другим; они седлали лишь тогда, когда император требовал своих лошадей; это всегда бывало так неожиданно и так срочно, что с императором выезжали сначала не больше трёх–четырёх человек; остальные догоняли его потом. После Москвы, как и после Смоленска, эскадроны дежурили иногда по два–три дня подряд, и люди и лошади бывали изнурены. Обычно император возвращался поздно — глубокой ночью. Эскадроны поскорее спешили на первый попавшийся в темноте бивуак. Когда император, находясь в армии, ездил верхом, он обыкновенно пускал лошадь сначала в галоп, хотя бы не больше чем на первые 200 – 300 шагов. При всём усердии и при всех стараниях трудно было сделать так, чтобы при императоре в момент его отъезда находился целый отряд; этим именно и объясняется, что в день налёта казаков император ненадолго очутился почти один.

Князь Невшательский и я не отставали ни на шаг от императора при его отъездах. Генерал–полковник дежурной части гвардии ехал обычно вместе с нами, но во время похода в Россию все генерал–полковники командовали корпусами, и обер–шталмейстеру приходилось принимать на себя исполнение их обязанностей. При поездках соблюдался следующий порядок: впереди авангард из четырёх егерей, три офицера для поручений и от двух до четырёх адъютантов; в 80 шагах за ними — император; позади него — обер–шталмейстер; генерал–полковник, начальник штаба; за ними — несколько генерал–адъютантов (если император давал об этом распоряжение), шесть офицеров генерального штаба из императорской ставки, два адъютанта и два офицера из состоящих при начальнике штаба; потом конвойные егери со своим офицером; в 500 шагах позади — дежурные эскадроны. Если ехали тихо, то дежурные эскадроны шли одинаковым со всеми аллюром. Если же император скакал в галоп, они шли на рысях. Отсюда видно, что императорский конвой был не очень внушительным и что император отнюдь не окружал себя толпой войск, как утверждают некоторые.

После того как нападение казаков было отбито, едва только вокруг императора собралось несколько человек, он двинулся вперёд. (Дежурным эскадронам и гвардии он отдал уже приказания.) Быстрым аллюром он продолжал прерванный путь, желая произвести разведку позиций неприятеля перед Малоярославцем. Самым тщательным образом он осмотрел грозные позиции, которые мы захватили накануне, и, к своему прискорбию, убедился, что неприятель отступил, оставив в арьергарде только казаков. Его первым намерением было следовать за Кутузовым в надежде принудить его ещё к какому–либо сражению и пойти по дороге на Красное, вместо того чтобы двигаться по Можайской дороге через Боровск, хотя на этой дороге уже находилась часть армии и большие артиллерийские силы, которые не смогли бы последовать за императором на поле сражения. Вице–король, князь Невшательский и князь Экмюльский указали императору, что эта перемена направления не только лишит нас возможности выиграть расстояние, но и утомит кавалерию и артиллерию, а между тем они и так уже истощены. Некоторое время император колебался. По его мнению, сражение под Малоярославцем не было достаточным отмщением за неудачу Неаполитанского короля. К тому же в этот момент он хотел отомстить и за попытку, сделанную неприятелем сегодня утром.

На этом своего рода военном совете лишь после долгих настояний и после того, как император рассудил, что Кутузов, не пожелавший ожидать его и сражаться с ним на такой прекрасной позиции, как Малоярославец, не примет сражения и в 20 лье дальше, удалось убедить императора следовать на Боровск, на пути к которому уже находилась часть войск, большая часть артиллерии и все обозы. Это последнее обстоятельство при том состоянии, в котором находились наши лошади, имело большое значение.

Хотел ли император сделать вид, что он уступает только настояниям других, или он в самом деле думал, что ему удастся ещё до перехода на зимние квартиры разрезать русскую армию и сделаться хозяином положения, предрешающего результаты кампании? Не знаю. Несомненно одно: ночью этот вопрос уже обсуждался у императора с участием тех же лиц, и император отвергал все доводы, при помощи которых старались его убедить. Он ограничился тем, что отложил своё решение впредь до того, как он сам проверит, действительно ли неприятель ускользнул от него. Именно для этого он и хотел выехать на разведку до рассвета. После того как он побывал в авангарде и убедился, в каком положении находится дело, вопрос подвергся обсуждению снова. Вице–король и князь Экмюльский присоединились к князю Невшательскому и герцогу Истрийскому, и все вместе убеждали императора, который, удостоверившись, что Кутузов снова ускользнул от него, решил, наконец, возобновить движение по дороге на Боровск. Он возвратился в Городню, и оттуда были разосланы приказы. Назавтра армия выступила на Боровск; ставка ночевала там 26‑го. В город вернулись некоторые из жителей.