Книга Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - Сильвана Патерностро

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Есть у Габо одна очень важная черта, и о ней надлежит сказать, потому что это всем знать полезно. Так вот, Габо обладает тем, чего не существует в Колумбии: дисциплиной. У Фернандо Ботеро тоже эта черта имеется. И у Рохелио Сальмоны — у архитектора, который спроектировал эти здания. И она есть у Габо. Может, еще у кого-нибудь, но я знаю только этих троих. Могу дать вам более наглядное представление о том, какой Габо дисциплинированный, а ведь это в Латинской Америке неслыханно. Он тогда еще не был женат, а у меня ночка тяжелая случилась. Оказался я сразу с двумя женщинами. Наихудшее из всего, что может произойти. Ни туда ни сюда. Я тогда себе сказал: «Габо — вот кто мне поможет. Два мужика и две женщины — это ж совсем другой коленкор». Пошел к Габо: «Так и так, брат, попал в такую переделку». Чудная история. И он мне говорит: «Мне надо править третью главу „Недоброго часа“». — «У тебя что, контракт есть или что-то такое?» — «А это я сам себе дал задание сегодня ночью выправить третью главу». Тут я понял, что ничего не получится. Бесполезно просить. Казалось бы, чего уж проще, махни рукой: «Да ладно, до завтра подождет. Подумаешь, потом сделаю». А он — нет.

ХОСЕ САЛЬГАР. Помню, когда Габо писал «Осень патриарха», он начинал в пять утра и работал не вставая, но не прямо допоздна, потому что собирались друзья, и он прерывался, чтобы выпить и поболтать с ними, однако в эти дни трудился напряженно и плодотворно.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Жизнь его так устроена, что друзьям отведено свое место. Утром он работает. После обеда он с друзьями. А утром к нему не подступись, не до разговоров ему. Он весь в творчестве. Весь в своей стихии.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Когда он писал ту вещь про Боливара… Как она называлась-то? [ «Генерал в своем лабиринте»[131].] Так вот, однажды Альфонсо мне говорит: «Мне надо в Соледад съездить, маэстро. А у тебя, как я знаю, кое-какие связи там имеются». Едем, значит, туда, в город этот, и он меня просит: «Мне надо то-то сделать и то-то, и еще вот то-то. Проведи меня в муниципалитет, насколько я понимаю, это там Боливар ночевал». У меня особая привилегия насчет прохода в муниципалитет, потому что я им кое-какие одолжения делал, когда работал в Народном банке в Соледаде. К тому же я для охранников кое-какие подарки приготовил. И они позволили мне войти. Нет, вы послушайте, что дальше было. Еще до того я у него спрашиваю: «А собственно, что ты, маэстро, тут забыл?» — «Сейчас узнаешь». В общем, запустили нас внутрь, и я к ним обращаюсь: «Вот, это маэстро Фуэнмайор. Видите ли, нам надо узнать, в какой комнате тут у вас Боливар спал?» И, клянусь, этот малый мне отвечает: «У нас тут говорят, что вот в этой, в этой, в этой». И пошли мы по тем комнатам. «Ага, так вот, значит, что тебе надо-то было, Альфонсо?» А он мне: «Да нет же, мне нужно проверить, когда Боливар здесь гамак свой подвесил, мог ли в окно площадь видеть — ну, ту, перед церковью».

Мы совершили две такие поездки. Наконец, я его напрямую спросил: «К чему эта возня, зачем мы сюда таскаемся?» — «Да ладно тебе, парень, просто Габо сейчас об этом пишет».

Габито очень на Альфонсо полагался, это же Альфонсо подробности и прочее для него выверял. Вы вот правильно говорите: в его романах если о каких вещах сказано, так это неоспоримо. И Альваро действительно гонял в Соледад и из окошек специально выглядывал, чтоб, значит, Габито мог написать, о чем там Боливар думал. Тьфу! Не хватало нам еще гамак там повесить.

ХОСЕ САЛЬГАР. Звонит он и спрашивает: «Может, ты помнишь, а? Где бы мне то-то и то-то раздобыть?» И просит сходить в библиотеку, найти там то-то и то-то и заодно выяснить, где негатив такой-то фотографии. Ему надо, чтобы все совершенно точно было. Какого что цвета, какая атмосфера, какая музыка — все это требовалось уточнять во всех подробностях. И если уж он пишет, что «в отдалении звучал Вивальди», будьте уверены: в тот момент звучал именно Вивальди. В общем, вывод я всегда такой делал, и я уже говорил об этом: его человеческое право — каждый день успешно добавлять красоты в журналистскую действительность, а она ох какая грубая; украшать ее при помощи тех средств, какие предлагают литература, музыка, поэзия.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Он один пример приводит, и, думаю, для нас он в этом смысле самым наглядным будет. Во времена его детства в их доме повариха была, служанка, и однажды она исчезла. И вот кто-то у кого-то спрашивает: «А что с такой-то случилось?» — «Нет, ну представляете, развешивала она белье во дворе…» Это специально сказано было, чтобы скрыть от него правду. Понимаете, да? «А потом… эмм… она взяла да и улетела». А образ этот накрепко в его сознании запечатлелся.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. У Габо есть некоторые особенности, которые приводят меня в изумление. Не так давно он общался с кем-то из друзей, и мы стали вспоминать всякое о причитальщицах — ну, старушках, которых нанимают плакать над покойником. Плакальщицы. И всплывает имя Пачиты Перес — она в этом деле первейшая мастерица, рекордсменка; и он говорит, старуха эта так искусно стенала по покойнику, что у нее получалось на одном дыхании, в одно причитание соединить воедино все перипетии земной жизни упокоившегося. Его слова схватили самую суть и превосходно выразили ее. Великолепно. Вот эти его особенности мне очень нравятся.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Это правда, точно вам говорю, память у Гарсиа Маркеса невиданная. Вот вы, например, помните истории, которые вам рассказывали, когда вам восемь лет было? А он в своей голове всю жизнь их перемалывает, так и эдак обмозговывает. Речь не о том, что у него все просто, будто из воздуха, появляется… Это целый процесс.

ХОСЕ САЛЬГАР. Журнал «Лайф», когда он еще издавался… Когда только избрали папу Иоанна Павла II… Габо был на Кубе, и ему поручили встретиться с новым папой и попросить того замолвить слово за освобождение кого-то из заключенных. Однако устроить поездку в Рим для встречи с папой не удалось, и в ход были пущены какие-то очень странные обходные маневры. В итоге в Риме объявилась некая польская графиня, она позвонила ему и сообщила: «Будьте готовы. В любой момент я могу вызвать вас в Рим, у меня есть возможность устроить вам встречу с папой». Чтобы не рассусоливать, скажу только, что графиня таки позвонила Габо, в пять утра, — тот в Париже находился. И говорит: «Немедленно приезжайте, договорено, что вас ждут на аудиенцию у папы в семь утра». И наш парень мчится из своего Парижа в Рим, а по ходу дела его вдруг осеняет, что надо раздобыть себе приличный прикид, типа блейзера. Он спешит к другу — блейзер одолжить. У того нашлось то, что нужно, правда, блейзер не подошел, оказался мал. Наконец, настает заветный час, он прибывает на место и… Не, братцы, это отдельного описания заслуживает. Папа, как положено, появляется в белом, весь из себя, а наш-то растерялся, что делать, не знает и вот эдак поводит правой рукой. Папа рукой так плавно повел, а Габо этот жест папский за ним повторил. Ну, вроде нашли они общий язык, а папа еще всех секретов тогда не знал. Они вошли, а там паркет из натурального дерева, до слепящего блеска натертый, посредине стол стоит. Короче, заходят они. Папа дверь закрывает, и остаются они с глазу на глаз. Габо говорит, в тот момент у него одна-единственная мысль в голове крутилась: «Что моя мама сказала бы, увидь она меня сейчас?» Начинают они беседовать. Суть в том, что он сумел в разговоре с папой поднять вопрос о тех заключенных, с чем и ушел. Вечером Мерседес спрашивает: «Ну, как там было?» — «С папой все прошло превосходно. Очень хорошо, прямо как по маслу». — «Что, никаких казусов?» — «Погоди-ка. Я же на другом сосредоточен был, остальное не запомнилось, но погоди… Ну да, точно, пуговица же!» — «И что с пуговицей?» — «Ну, слушай, я ж в блейзере был, который купил, мы оба вошли, я весь в своих мыслях витаю, и вдруг — бумс! — пуговица отлетела, по полу зазвякала и под стол, что посреди комнаты стоял, закатилась. Дальше только одно помню: папа, он впереди меня шел, опустился на колени, и я увидел его туфлю. Выуживает папа пуговицу, выпрямляется и мне протягивает». Там еще кое-какие детали были: когда они договорили и захотели выйти, папа не знал, как дверь открыть, и не смог швейцарского гвардейца на помощь позвать, так что они двое какое-то время взаперти сидели, не понимая, как выбраться оттуда. Но в тот момент все эти подробности ему не запомнились. Это сейчас у меня длинная история получается, потому что он вспомнил и про графиню ту, и про все остальное. Вот так-то, происходит что-нибудь будничное, мимолетное, прямо здесь и сейчас, а наш парень из этого новые «Сто лет одиночества» сплетет.