Книга Викинги. История эпохи. 793–1066 - Клим Жуков

Для начала вспомним, что такое сага. Все саги начинаются с того, что:

«Жил человек, звали его так-то».

О времени действия в сагах догадаться несложно. Они в большинстве своем описывают события, происшедшие в так называемый «Век саг» (930–1030 годы). Есть разновидность саг, повествующих о недавних событиях (конечно, с точки зрения живших в то время). Саги о древних временах обычно основаны на древних героических сказаниях и содержат большое количество сказочных элементов. Действие еще одного подвида саг – о королях – происходит главным образом в Норвегии. В сагах никогда не указывается конкретная дата. Я уже отмечал, что изначальная скандинавская – языческая, архаичная – хронология всегда строится относительно человека или события, потому что все современники отлично знали (или думали, что отлично знают) об известных событиях и известных людях. Совсем не требовалось специально указывать, какой это год от Рождества Христова, тем более что никому толком не было известно, что же такое это Рождество и кто такой Христос.

В принципе, сагой можно назвать любое повествовательное произведение, потому что само слово «сага» происходит от исландского глагола segja («говорить, рассказывать»). В дохристианское время их не записывали, а передавали из уст в уста; в письменном виде они появляются только в начале XII века. Саги существовали не только в Исландии, но и во всех остальных скандинавских странах. Просто в Исландии их записывали в настолько массовом порядке, что большинство известных нам саг – именно исландские. В общей сложности известно порядка 60 исландских саг (крупных произведений) и примерно столько же прядей – коротких повествований, «родственников» саг. В других скандинавских странах записаны считаные единицы саг: одним словом, масштабы несопоставимы.

От прочей средневековой литературы – например, от рыцарского эпоса – саги отличаются кардинальным образом. Авторство саги – вещь совершенно непостижимая. До сих пор в науке не имеется четкого разделения, где заканчивается роль тех, кто сагу сочинял и пересказывал, и начинается роль составителя саги, то есть человека, зафиксировавшего потом ее на бумаге. Имена подавляющего количества собирателей саг история до нас не донесла. Здесь важно понимать следующее: человек, который слушает множество разрозненных рассказов, а потом имеет мужество их записать, неизбежно будет конструировать из них нечто новое, среднее между всеми. Не исключено, что будет улучшать, сводить логические концы с концами, чтобы все срослось по возможности в единый сюжет. Опять же не исключено, что такой собиратель будет не один. К примеру, некто сделает определенную запись; через 50–100 лет кто-нибудь еще пожелает составить собственную запись из уже имеющейся первой и еще нескольких, а также тех рассказов, которые он услышал и записал лично. В итоге самые старые записи могут бесследно пропасть, и мы никогда ничего не узнаем о том, каковы были изначальные сюжеты. Вот так и размывается в веках роль конструктора конкретной саги, растворяется масштаб его участия в создании связного текста, распыляются отдельные черты древнейших преданий, теряются и запутываются смыслы. Ведь нужно иметь в виду, что запись саг, которая производилась в XII–XIV веках, при всем уважении к собирателям-составителям не имеет никакого отношения к научной фольклористике. Она не идет ни в какое сравнение с записью в XIX веке, скажем, «Калевалы» или русских былин. Это совершенно другая работа. Для человека, жившего в Скандинавии в те далекие времена, саги не являлись сокровищами фольклора: они были просто рассказами про тех людей, имена которых еще оставались на слуху. Неважно, что минуло несколько столетий: на место этих людей пришли их родственники или, как вариант, родственники соседей. Одним словом, собиратель саг вырастал в той же самой местности, где происходили описываемые события. Он не приезжал в чужой район как бесстрастный (или, наоборот, восторженный) ученый – он там родился и вырос, и не исключено, что умрет там же. Поэтому все, о чем говорилось в саге, являлось для него совершенно реальными делами давно минувших дней, случившимися на его непосредственной родине.

«Сага об Эгиле» – одна из самых крупных исландских саг, занимает несколько сотен страниц. Предполагается, что она была написана между 1220 и 1240 годами, причем самим Снорри Стурлусоном. По крайней мере, так считается, хотя по этому поводу в научной среде еще не угасли дискуссии. Авторство саги не указано (и это нас теперь не должно удивлять): так почему бы и не Снорри? В конце концов, он являлся признанным специалистом по записи саг, ему и карты в руки.

Действие в саге начинается около 850-х годов, то есть в середине IX века, и заканчивается около 1000 года, охватывая жизнь четырех поколений. Сначала описываются приключения деда Эгиля, потом отца, потом самого Эгиля, а в конце – его детей.

Надо сказать, что Эгиль – личность удивительная, предоставляющая психиатрам богатый материал для изучения. В принципе, исходя из текста, можно поставить ему довольно точный диагноз. Кому-то может показаться, что это сага о типичном викинге. Спешу разочаровать: это сага об атипичном викинге, потому что он даже по меркам викингов был просто кровавым извергом невероятной лютости и «отмороженности», к которому не то что близко подходить – на одном с ним острове находиться было страшно. Что характерно – при этом постоянно сочинял стихи. Фактически он был типичным берсерком. Современные психологи сказали бы, что у этого человека было серьезное раздвоение личности (биполярное расстройство): во время боя он впадал в неистовство, его было не остановить, силы многократно увеличивались, абсолютно пропадали чувство страха и осторожность. Другими словами, он являлся выходцем из викингской среды, но что-то все же было «не так» с ним и его родней. Можно сравнить его с памятником Н. С. Хрущеву работы Эрнста Неизвестного: одна половина камня черная, другая – белая. Эгиль вроде бы и великий поэт, сродни нашему Пушкину, однако рискну предположить, что, если бы Пушкин жил в IX веке и имел возможность убивать людей, он бы поступал так же, как Эгиль. Вот как здесь все непросто.

Данный персонаж гораздо сложнее, чем кажется. При всей своей доблести, незаурядном интеллекте и высоком социальном статусе, Эгиль обладал отталкивающей внешностью и таким же темпераментом. В саге он изображен как некрасивый, раздражительный, но задумчивый человек. Неоднозначность образа Эгиля показана уже на уровне структуры саги. В традиционных культурах принято опираться на родословную, учитывая генеалогические тонкости. В родоплеменном обществе, каковым, собственно, являлось исландское, крайне важно было, кто твой предок, и все должны были это знать. А поскольку Эгиль был предком Снорри Стурлусона, то его история была оформлена особенно тщательно. Мы узнаем, что в роду у Эгиля были очень приличные люди (по викингским меркам), но были и неприличные (тоже по викингским меркам). Например, дед и отец Эгиля были людьми весьма странными, мы бы даже сказали – «из ряда вон». Другие прямые родственники (братья) отличались от них даже внешне: сразу было видно, что выглядят прилично, на лицо приятные, гадостей в безумии не делают. Люди же типа Эгиля и сами были непривлекательными, и гадости делали – однако были при этом необычайно талантливыми.