Книга Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

Дезерт взял листок бумаги и написал:

"Дорогой отец,

Англия мне пришлась не по душе, и завтра я уезжаю в Снам. Время от времени буду извещать свой банк о перемене адреса. Стэк, как и раньше, присмотрит за квартирой, так что она будет в порядке, когда бы Вам ни понадобилась. Надеюсь, что Вы побережёте себя. Постараюсь присылать Вам иногда монеты для коллекции. До свиданья.

Преданный Вам

Уилфрид".

Отец прочтёт и скажет: "Боже мой, какая поспешность! Странный мальчик!" А больше никто ничего не подумает и не скажет, кроме…

Уилфрид взял ещё один листок и написал в банк, затем, окончательно разбитый, лёг на диван.

Пусть вещи уложит Стэк, – у него самого больше нет сил. К счастью, он позаботился привести в порядок паспорт – удивительный документ, делающий человека независимым от себе подобных, пропуск, открывающий ту дорогу к одиночеству, какой тебе хочется идти. В комнате было тихо: в этот предобеденный час, когда движение на время затихает, с улицы не доносилось никакого шума. Лекарство, которое он принимал после приступа малярии, содержало опиум, и Уилфрид постепенно впадал в дремотное состояние. Он глубоко вздохнул, нервное напряжение ослабло. В его полуодурманенном мозгу оживали запахи – запахи верблюжьего помёта, жарящихся зёрен кофе, кошм, пряностей, людных базаров, пустыни с её режущим безжизненным воздухом, зловонных испарений в приречных деревушках; ожили и звуки – причитания нищих, надсадный кашель верблюдов, плач шакала, зов муэдзина, топот ослиных копыт, перестук молотков в руках у чеканщиков серебра, скрип и стоны колодезного журавля. Перед его полузакрытыми глазами поплыли видения, давно знакомые и желанные картины Востока. Теперь это будет другой Восток – ещё более далёкий и удивительный!.. И Дезерт погрузился в настоящий сон.

XXVI

Увидев, как Уилфрид отвернулся от неё в Грин-парке, Динни поняла, что всё кончено навсегда. Его опустошённое лицо взволновало её до глубины души. Она примирится с чем угодно, лишь бы это вновь сделало его счастливым! С того вечера у него на квартире, когда он убежал от неё, Динни готовила себя к самому худшему, втайне не веря больше в возможность другого исхода. После кратких минут, проведённых ею с Майклом в тёмном холле, она немного поспала и утром выпила кофе у себя в комнате. Около десяти утра ей доложили, что её спрашивает какой-то человек с собакой.

Девушка торопливо закончила туалет, надела шляпу и спустилась в холл. К ней может прийти только Стэк.

Слуга стоял у "саркофага", держа на поводке Фоша. Его лицо, понятливое, как всегда, было прорезано морщинами и бледно, как будто он не спал целую ночь.

Он протянул девушке конверт:

– Мистер Дезерт велел вам передать.

Динни открыла дверь в гостиную:

– Входите, пожалуйста, Стэк. Давайте посидим.

Он сел и выпустил из рук поводок. Собака подошла к Динни и положила морду ей на колени. Динни прочла записку.

– Мистер Дезерт пишет, что я могу взять. Фоша.

Стэк уставился на свои ботинки:

– Его уже нет, мисс. Он уехал утренним поездом через Париж на

Марсель.

Девушка увидела капли влаги в складках щёк Стэка. Он громко засопел и сердито провёл рукой по лицу:

– Я прожил с ним четырнадцать лет, мисс. Такое даром не проходит.

Он сказал, что не вернётся.

– Куда он уехал?

– В Сиам.

– Дальняя дорога! – улыбнулась Динни. – Главное – чтобы он снова был счастлив.

– Вот именно, мисс. Может, вам интересно послушать, как кормить собаку? В девять утра давайте ей галету, между шестью и семью вечера – овсяную похлёбку с кусочком говядины или баранины. Больше ничего не надо… Фош – хороший, спокойный пёс. Дома ведёт себя как настоящий джентльмен. Если захотите, он может спать у вас в комнате.

– Вы остаётесь на прежнем месте, Стэк?

– Да, мисс. Квартира-то ведь их светлости. Я всегда говорил вам, мисс, что мистер Дезерт – человек стремительный, но в этот раз он, по-моему, долго думал. Не было ему в Англии счастья.

– Я тоже уверена, что он всё хорошо обдумал. Могу я быть чем-нибудь вам полезна, Стэк?

Слуга покачал головой, глаза его остановились на лице девушки, и она поняла, что он хочет, но не решается высказать ей своё сочувствие.

Девушка встала:

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь с Фошем. Пусть привыкает ко мне.

– Правильно, мисс. Я всегда держу его на поводке, спускаю только в парках. Если понадобится что-нибудь спросить насчёт него, номер телефона у вас есть.

Динни протянула руку:

– Ну, до свиданья, Стэк. Желаю вам всего наилучшего.

– Того же и вам, мисс.

В глазах слуги светилось нечто большее, чем понятливость; рукопожатие его было судорожно крепким. Пока он не ушёл и дверь не закрылась, Динни продолжала улыбаться; затем опустилась на кушетку и закрыла глаза руками. Собака, проводившая Стэка до дверей, поскулила и вернулась к девушке. Та открыла глаза, взяла лежавшую у неё на коленях записку Уилфрида и порвала её.

– Ну, Фош, что будем делать? Пойдём погуляем? – предложила Динни.

Хвост завилял. Собака опять тихонько заскулила.

– Тогда пошли, милый.

Динни чувствовала, что держится она твёрдо, но какая-то пружинка внутри лопнула. Ведя собаку на поводке, она направилась к вокзалу Виктория и остановилась возле памятника. Здесь все по-старому, только листва вокруг него стала гуще. Человек и лошадь – далёкие, отрешённые, сдержанные! Искусно сделано! Девушка долго стояла перед группой, подняв вверх исхудалое, осунувшееся лицо с сухими глазами, а пёс терпеливо сидел рядом с ней.

Потом Динни вздрогнула, повернулась и быстро повела его к парку. Погуляла там немного, отправилась на Маунт-стрит и осведомилась, дома ли сэр Лоренс. Он сидел у себя в кабинете.

– Какая симпатичная собака, дорогая! Твоя? – спросил он.

– Да. Дядя Лоренс, можно вас попросить об одной вещи?

– Разумеется.

– Уилфрид уехал. С утренним поездом. Он не вернётся. Будьте так, добры, предупредите моих, и Майкла, и тётю Эм, и Эдриена, что я не желаю больше разговоров об этом.

Сэр Лоренс наклонил голову, взял руку племянницы и поднёс к губам.

– Я хотел тебе кое-что показать, Динни.

Баронет взял со стола небольшую статуэтку Вольтера:

– Я купил её по случаю позавчера. До, чего восхитительный старый циник! Француз в роли циника куда приятней всех остальных. Почему – загадка, хотя и ясно, что цинизм терпим лишь в комбинации с изяществом и остроумием. Без них он просто невоспитанность. Циник англичанин – это человек, который всем недоволен. Циник немец – нечто вроде вепря. Циник скандинав – чума. Американец циником не бывает, – он слишком суетлив. У русского чересчур непостоянный для циника склад ума. По-моему, подлинный циник возможен, помимо Франции, также в Австрии и в Северном Китае. Видимо, тут всё зависит от географической широты.