Книга Волчье логово - Дэвид Геммел

— Знаешь, друг, мне кажется, что лучше не знать ответа. Почти все вопросы этого мира возникают из-за людей, которые во всем уверены и всегда правы. Братство идет путем боли и страданий — чужих, разумеется. Они приехали в эту долину, чтобы перебить женщин и детей. Помни об этом!

— Вероятно, ты прав, Экодас, — кивнул Вишна. — Но что, если один из моих братьев взберется на эту стену с мечом в руке? Как мне быть тогда? Он подчиняется приказу императора, как положено солдату. Что же мне, убить его? Сбросить со стены на верную смерть?

— Не знаю. У нас и так много трудностей, незачем изобретать воображаемые.

— Знаешь, я хочу побыть один. Не обижайся, прошу тебя.

— Я не обижаюсь, Вишна. Пусть твои размышления принесут тебе мир. — Экодас нырнул под осыпавшуюся притолоку и спустился по косой лестнице. По узкому коридору он пришел в большой зал, где Мерлон помогал надирским женщинам готовить пищу для воинов. Шиа, месившая тесто, улыбнулась Экодасу.

— Как поживаешь? — спросил он.

— Хорошо, молельщик. Вы прибыли как нельзя вовремя.

— Я не думал, что мы поспеем вовремя. Сначала мы уехали на запад, в Вагрию, потом повернули на юг, чтобы избежать захватчиков. Путешествие было долгим.

— Но теперь ты здесь, со мной.

— Мне жаль было услышать о смерти твоего брата.

— Почему? Разве ты его знал?

— Нет. Но это причинило боль тебе, и я сожалею.

Выйдя из-за стола, она подошла к нему.

— Боль эта только моя, больше ничья. Притом я горжусь им, ведь рыцарь, которого он убил, был убийцей нашего отца. Я благодарю за это богов. Белаш теперь в Чертогах Героев, где прекрасные девы наливают ему вино. Там много вкусного мяса, и он может скакать хоть на ста лошадях, если пожелает. Я горюю только о том, что больше его не увижу, но за него я счастлива.

Экодас, не зная, что ей на это ответить, с поклоном попятился прочь.

— Теперь ты стал похож на мужчину, — одобрительно сказала она. — И дерешься, как настоящий воин. Я видела, как ты убил троих и покалечил четвертого.

Он поморщился и поспешно вышел, но она последовала за ним к низкой стене вокруг двора. Звезды светили ярко, и Экодас вдохнул в себя прохладный чистый воздух.

— Я чем-то тебя обидела? — спросила Шиа.

— Нет. Просто мне… не нравится убивать. И мне неприятно слышать, что я покалечил человека.

— За него не беспокойся. Я прикончила его — перерезала горло.

— Это меня не слишком утешает.

— Да ведь они наши враги, — сказала она наставительно, как ребенку. — Что же еще с ними делать?

— У меня нет ответа, Шиа. Только вопросы, на которые никто ответить не может.

— Почему? Я могу, — весело заявила она.

Он присел на каменную ограду, глядя в ее освещенное луной лицо.

— Ты так уверена в себе. Отчего это?

— Я знаю то, что знаю, Экодас. Спрашивай, и я отвечу.

— Я ненавижу убивать. Я твердо это знаю. Почему же во время вчерашней битвы я чувствовал такой восторг с каждым ударом меча?

— Я думала, твои вопросы будут потруднее. Это дело духа и плоти, Экодас. Дух бессмертен. Он любит Свет, поклоняется красоте и благородству. И впереди у него вечность. Плоть же темна, ведь она знает, что жить ей недолго. По сравнению с жизнью духа жизнь плоти, как вспышка во мраке. У нее едва хватает времени, чтобы порадоваться жизни, познать счастье желать и иметь. Она хочет испробовать все и не заботится ни о чем, кроме существования. Радость, которую ты испытывал, исходила от плоти, и не нужно презирать себя за это. — У Шиа вырвался низкий гортанный смешок, заронивший огонь в кровь Экодаса.

— Что тут смешного?

— Тебе бы надо пожалеть свою плоть, Экодас. Ну что ты предлагаешь ей в течение ее бренного существования? Вкусную еду? Хмельные вина? Танцы? Любовь при свете костра? — Шиа вновь фыркнула. — Неудивительно, что она находит такую радость в бою, как по-твоему?

— Ты ведешь грешные речи, — упрекнул он.

— Они волнуют тебя?

— Да.

— Но ты борешься с собой.

— Я должен. Я сам выбрал такую жизнь.

— Веришь ты в то, что дух бессмертен?

— Конечно.

— Так не будь же себялюбцем, Экодас. Разве плоть не заслуживает своей доли? Взгляни — вот мои губы, полные и сладкие. Вот мое тело — оно твердое там, где нужно, и мягкое, где полагается.

В горле у него пересохло, и он заметил, что она придвинулась совсем близко. Он встал и отстранил ее от себя на расстояние вытянутых рук.

— Зачем ты мучаешь меня? Ты же знаешь, я не могу дать тебе того, что ты желаешь.

— А если б мог, дал бы?

— Да, — признался он.

— У нас тоже есть священники. Кеса-хан — один из них. Он тоже соблюдает воздержание, но только потому, что сам так пожелал. Он не осуждает плотскую любовь. Веришь ты, что нас создали боги?

— Да. Исток нас создал.

— Разве не они… или Он, если хочешь… разве не Он повелел, чтобы мужчины и женщины желали друг друга?

— Я вижу, куда ты ведешь, и отвечу вот что: есть много путей служения Истоку. Одни мужчины женятся и заводят детей, другие избирают иной путь. То, что ты сказала о плоти, очень мудро, но дух, подавляя желания плоти, становится сильнее. Мой дух способен летать по воздуху, читать мысли, лечить больных, удалять раковые опухоли. Понимаешь? Я могу делать все это, потому что Исток благословил меня — и потому, что воздерживаюсь от земных удовольствий.

— Был ты когда-нибудь с женщиной?

— Нет.

— А что говорит твой Исток об убийстве?

— Его служители приносят обет любить все живое, — с грустной улыбкой ответил Экодас, — и никому не причинять зла.

— Значит, вы намеренно нарушили одну из его заповедей?

— Выходит, что так.

— Разве любовь — более тяжкий грех, чем убийство?

— Конечно, нет.

— И твой Дар остался при тебе?

— Да.

— Поразмысли же об этом, Экодас, — с умильной улыбкой произнесла она и вернулась в замок.

Гибель Белаша и Анши Чена лишила надиров главенства, и в крепости царило уныние — надиры покорились судьбе. Они привыкли сражаться конными, на просторах степей, и чувствовали себя неуютно на искривленных стенах Кар-Барзака.

На серебряных рыцарей они взирали с опаской и почти не разговаривали с Сентой и Мириэль. Но с Ангелом дело обстояло иначе. Его нескрываемая враждебность делала его понятным, и надирам с ним было проще. Он не проявлял к ним снисходительности, не поучал их. Узы взаимной неприязни и взаимного уважения крепко связывали бывшего гладиатора с кочевниками.