Книга Чистый лист - Дарья Кузнецова

Однако тезка не угадал. Когда мы нашли Стевича вместе с его лаборантами, те уже начали веселье без нас. На столе в углу лаборатории стояла початая бутылка вина, на тарелке лежали нарезанный сыр и какое-то мясо, а взволнованно-радостный Небойша что-то шумно рассказывал, активно жестикулируя. Ему внимал сияющий Горан и на удивление «тепленький» Вук. Странно, я думала, этот белобрысый — слишком правильный для употребления спиртного, даже по серьезному поводу.

— Что празднуем? — растерянно спросил Май.

— А, а вот и экспериментальные образцы! Привет-привет, вы вовремя. — Стевич широко повел рукой, приглашая присоединиться. — Неш, у нас там есть еще стакан?

— За что пьете-то? — вновь попытался добиться ответа Недич. — Имей в виду, нами таки заинтересовался следственный комитет, пришлось все рассказать.

— А, плевать на следаков, — легкомысленно отмахнулся Стевич. — Это успех. Ивичевская премия, да и не только она, у нас в кармане!

— Что вы такое открыли?

— Мы доказали существование белой магии! — гордо заявил Небойша. — И подтвердили спектральную теорию структуры черной магии!

— Эм… вот как? — неуверенно пробормотал Май. — А что это?

— Тьфу! Я у тебя стакан сейчас отберу и отправлю доучиваться, — пригрозил Горан. Хотя посудине, назвав ее стаканом, он польстил, нам выдали одну на двоих пузатую колбу с треснувшим горлом. И наливал туда аспирант через воронку. — Существует теория — она называется спектральной, — что черная магия не самостоятельное явление, а результат смешения трех основных цветов. И мы ее доказали. Кроме того, белая магия все-таки существует, но в нашем мире она нестабильна и быстро разлагается на основные цвета под воздействием естественного фона.

— То есть это, получается, почти одно и то же?

— Если брать состав — да, а форма соединения разная. Ты про явление аллотропии что-нибудь слышал? Вот тут то же самое, только все происходит с магией.

— И что она нам дает, эта белая магия? — вставила я.

— А почему она должна что-то вам давать? — ехидно уточнил Горан. — В рамках нашей Объединяющей теории белая магия — это предмагия, которая была изначально и которая существовала до появления мира. Может быть, она заполняет другие миры или пространство между ними, потому что твое энергетическое поле в момент пробуждения состояло исключительно из нее. Больше того, я почти уверен, что стирание — это насильственное восстановление белой магии из основных цветов. А черная магия — это, выходит, постмагия, то есть относительно стабильный в наших условиях результат слияния трех основных типов. И эти две сложные конструкции, как можно судить на основе исследования вас двоих и еще кое-каких опытов, взаимно компенсируются, разлагаясь на все те же основные цвета. Отсюда же, надо думать, и особенность восприятия Майи, которая не видела черных спектральных меток. Отсюда и изменение структуры магии, ауры и даже отчасти тела Мая после восстановления.

— Изменения тела? — растерялся Недич, настороженно глянув на собственную ладонь.

— Потрясающая наблюдательность, — фыркнул Стевич. — Глаза у тебя посинели. Уникальный феномен. Ладно, за нас, гениальных! — поднял он тост, и никто не стал возражать.

Хотя лично мне было странно, неловко и как-то… буднично. Вроде бы только что, буквально на наших глазах, совершилось великое открытие, которое наверняка перевернет мир, стало радостно за Стевича с его аспирантами, но всерьез восхититься не получалось. Наверное, потому, что я слабо понимала смысл открытия, его масштабы и последствия. Плохо быть необразованной, эх!

— Горан, то есть я правильно понял, что проблем с законом у тебя и Майи не будет, ты сумеешь доказать, что она — не стертая? — все же попытался вернуться к опасной теме Недич.

— Да было бы что доказывать, достаточно с ней поговорить, — легко отмахнулся Стевич. — Любой психиатр сразу поймет, это с самого начала было ясно.

Мы с тезкой обменялись ошарашенными взглядами.

— Погоди, то есть как — с самого начала?! — спросил Май. — Но ты же говорил…

— Ну, говорил, просто кое о чем умолчал, — с благостной, покровительственной улыбкой и без малейшего проблеска раскаяния согласился Горан. — А ты всегда говоришь все, что думаешь?

— Но зачем?!

— Это был самый простой способ заставить вас взаимодействовать, — фыркнул профессор. — Ты жалостливый и благородный, как не пожалеть девушку в беде? А она с самого начала смотрела на тебя неотрывно и чуть ли не облизывалась. Как можно было не воспользоваться такой прекрасной экспериментальной базой?! Превосходные натурные испытания безо всяких усилий и материальных затрат!

— Горан, я… — дрогнувшим от злости голосом начал Май. Потом выдохнул, сжал и разжал кулаки и продолжил мрачно: — Я тебе когда-нибудь морду набью.

— Ой, ну ты еще скажи, что недоволен результатом, — пренебрежительно фыркнул Стевич.

— Ах ты, манипулятор! — выдохнула я. — Так вот ты для чего откровенничал! Интриган! А я еще думала, что ты рассеянный ученый и за друга переживаешь! А у тебя эксперимент!

— Да, да, манипулятор, беспринципная и бессердечная сволочь, — милостиво согласился профессор, отмахиваясь от меня, как от мухи. — Только на свадьбу пригласить не забудьте, жертвы научного произвола.

Дальше ругаться было бессмысленно и даже глупо. Выплеснув первое негодование, мы с Маем, скрепя сердца, признали, что эффект от поступка Стевича с лихвой компенсирует легкую неэтичность мотивов. Потому что эксперимент экспериментом, а за здоровье друга он все же переживал. Подумаешь, совместил приятное с полезным!

Но долго засиживаться мы не стали. Изначально-то вообще планировали заглянуть на пару минут и предупредить! Маю нужно было бежать к студентам, да и первооткрывателям предстояла куча дел и бумажной работы, так что праздник оказался недолгим.

Вновь разместившись в кабинете Недича с единственным оставшимся наглядным пособием, я опять занялась магическим саморазвитием. Правда, как следует сосредоточиться не получалось, мысли то и дело возвращались к эксперименту Стевича и, главное, явлению Шешеля.

Стало обидно, что я так дергалась и тряслась, а по факту в моем происхождении ничего страшного не существовало, и молчание оказалось напрасным. Могли вчера спокойно рассказать владыке чистую правду, а не юлить, взвешивая каждое слово и пытаясь предугадать следующий вопрос. Столько нервов можно было сэкономить… Причем ладно, Стевич молчал в самом начале, пока исследовал нас и измерял. Но потом, когда мы перестали представлять научную ценность, мог же сообщить! А впрочем, догадываюсь, почему не сообщил: у Горана, как выразился Май, «пошла мысль», и стало ему совсем не до нашего удобства и нравственных терзаний. У него же эксперименты, открытие века, где уж тут вспомнить про нужды окружающего мира!

Но сделать ему какую-нибудь маленькую ответную гадость хотелось нестерпимо, счет неумолимо рос. Осталось придумать, какую именно.