Книга Сон в новогоднюю ночь - Анна и Сергей Литвиновы

— Удовлетворительно, — пробормотал полковник. — Вот видишь, ты тоже умеешь логически мыслить. — Усмехнулся и добавил: — После того, как тебе подскажут отгадку…

Всю жизнь везет

Где-то далеко наступает утро.

А отсюда — утра не видно. О нем можно только догадываться. Наверное, небо уже посветлело, заморосило прозрачными снежинками, заколотилось в окна. Где-то там, в заповедном городе, сейчас запоют будильники, их станут ронять и накрывать подушками. Люди — сонные, им не хочется начинать новый день. Не ведают своего счастья… Ведь у них — обычное утро! С заурядной суматохой, с серым небом, с горячим кофе! «Вставай, уже поздно!» — «Нет!» — «Полвосьмого!» — «Сколько?!» И пуховые одеяла летят в сторону, ой, какие холодные тапки, надо было поставить на батарею… Скорей греться, отмокать, умываться! Или сначала кофе? Решено: пока фырчит кофеварка, нырну в ванну, и бухну в горячую воду побольше пены, и дождусь, пока от жары запотеет зеркало… и мне нервно застучат в закрытую дверь: «Вылезай! Хватит греться! Мне еще зубы чистить!» А ты нежишься в пенной воде и отвечаешь весело: «Не ворчи, лучше прыгай ко мне!»

Какая, собственно, разница, как эти люди живут… Та жизнь давно осталась в прошлом. А из этой жизни — вырваться невозможно.

— Кофе. Двойной. Без сахара.

А ехидна-крупье — почему его только тут держат, с отвратной ухмылкой, но сдает, гад, хорошо, даже три валета было с двумя десятками — завистливо вдохнет запах кофе и скажет:

— Думаешь, поможет?

Крупье — математик, да и математиком быть не нужно, чтобы посчитать, что он, сволочь, — в плюсе. А ты — в заднице. Оборвать гада: «Давай тасуй!» Крупье обиженно заткнется, зашуршит картами.

Крупье любят поболтать с игроками, им-то что, они играют не на свои. И не на последние. Шестерка, тройка, дама, туз… опять дерьмо. Еще одна шестерка. Почему я не могу отсюда уйти? А у крупье открыт король и морда наглая, и черт его поймет, что он сдал себе.

Косоглазый сосед слева — как не заглянуть в его карты? — сидит с тремя девятками и столбами фишек. Он-то пару королей легко побьет.

И два туза. И даже три восьмерки. Еще и карту меняет, гад, хочет четвертую девятку прикупить. Ворюга желтолицый, ему штуку что проиграть, что выиграть — не убудет. Ему не понять, что такие деньги мне полгода копить. Копили-копили — и скопили… Безвольная тряпка. «Убью пару часов, выиграю по мелочи!» Кажется, так планировалось?! И сначала так и получалось. А потом… Вся ночь — и вагон проигранной мелочи.

Почему все пошло не так? Ведь и выигрыш был, и карты прикупались — в масть, к парам, как угодно… Плюнуть на все. Уйти домой. А если у крупье туз с королем?

— Пожалуйста, ваш кофе.

— Да-да… хорошо.

Прикупать еще одну карту? А смысл? Удачи нет, по роже дилера видно: у него там одни короли. Два короля. Или три.

Официантка не уходит:

— Принести вам салфетки?

Какого черта она отвлекает?! Неужели им моих проигранных денег мало? Еще чаевых хотят?! Пошли вы все. Ладно. Ставлю так. Пусть будет две шестерки. Менять смысла нет, а сбрасывать жалко. Эх, забиться б сейчас в одеяло, включить тихонько «Битлов»…

— Возьмите салфетку, — настаивает официантка.

Крупье кривит рожу. Сосед справа сочувственно шелестит:

— Это всего лишь игра…

Да что с ними со всеми такое?! Или что-то не так со мной?

Крупье обиделся. От него сочувствия не дождешься. Он резким махом открывает карты и саркастически объявляет:

— Два короля. Пара шестерок проиграла.

Я — сильный человек. Я не имею права плакать!

* * *

— Валентин, ты Невезунчик! — любила говорить Ритка.

Дурацкое слово — «невезунчик» — в ее исполнении звучало звонко и весело.

Она гладила его складку, врезавшуюся меж бровями, и добавляла:

— И еще ты Хмурюнчик!

Сама Ритка все время улыбалась. На лекциях и на семинарах, в кафе и на дискотеках, в поездах, самолетах, магазинах, поликлиниках…

Валя молился на Ритину улыбку. Но красиво говорить он не умел, стихов не писал, потому бормотал банальное: «С тобой мне светлей становится…» А она в ответ хохотала: «У меня налицо явная гибефрения, а тебе нравится!»

— Гибе… что?

— Гибефрения, форма психического расстройства. Для больного характерны дурашливость, детскость, манерность…

— Замолчи, дурочка, — фыркал он.

— Ага, ага, и ты засмеялся! — радовалась она. И советовала: — Чаще смейся, Валюнчик. Больше везухи будет.

Ритка твердо верила: улыбка приносит ей удачу.

Ей и правда всегда везло. Да не просто везло, а прям-таки перло. И в масть, и в цвет, и к парам… Вот, например, вступительное сочинение в институт. Его на пятерку сроду никто не писал. И все абитуры с тем смирились — что поделаешь, факультетские традиции. Надо же на чем-то школьничков валить. А не валить — так просто убедительно доказывать, что нет у российских абитуриентов литературных знаний. Сам Валька за сочинение схватил трояк и маялся потом целый год на «вечерке». А Ритка, когда полезла смотреть результаты, — оценки привесили чуть не под потолком, ей с ее ростом пришлось громоздиться на тумбу, — от радости потеряла равновесие и свалилась. Ногу бы точно сломала, если б Валька ее не поймал. Так и познакомились: на руках у него висит Ритка и заливается хохотом, так что слезы у нее текут и мешаются с черной тушью.

— Эй, не плачь… Тебе ж в армию не уйти, — попытался утешить Валька.

— А я… я… и не плачу, — с трудом выдавила она. — Они мне «пять» поставили.

Валя немедленно опустил ее на пол, и вокруг тут же столпился табунчик студентов, смотреть на чудо-юдо, вдрызг разбившее многолетнюю традицию приемной комиссии.

— «Пять»? Тебе?! Ты вундеркинд, что ли?

Но какой там она вундеркинд — изящная, яркая, ни очков, ни длинной косички. Спинка стройненькая, как у гимнастки, и глаза ясные, без книжной мути.

Ритка улыбалась — всем и особенно Валентину.

— Никакой я не вундеркинд. Просто повезло сказочно. Когда готовилась, я этот «Конфликт в „Горе от ума“» пятнадцать раз переписывала.

Это меня преподша так натаскивала, когда учила сочинения писать. Я там каждую запятую помню! Кто ж знал, что эта тема и выпадет!

Валя скоро узнал: Ритка удачу свою холит, прихорашивает, лелеет. Заботится о ней, обрастает суевериями. Ее квартира ломилась от талисманов. Гардероб делился на «счастливую» и «несчастливую» одежду. Она щедро подавала нищим, но не всем, а только старушкам с грустными глазами. Ее обожал сосед-алкоголик: Ритка отчего-то решила, что он порой приносит ей удачу. И оттого регулярно снабжала его пустыми пивными бутылками, а если не хватало на поллитру, то добавляла деньгами.