Книга Дар - Даниэль Глаттауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не говоря уже о том, что мне был вообще чужд пасторальный стиль письма этого человека и что я совсем не собирался расписывать себе, насколько близко он когда-то стоял к моей маме – а то и лежал, – итак, уже не говоря обо всем этом, я спросил себя, на что же он мне, собственно, отвечает этим имейлом. Прокрутив его имейл ниже, я действительно обнаружил текст, отправленный ему три дня назад, который я – видимо, в помрачении ума – написал, не приходя в сознание. Он гласил:
«Многоуважаемый преданный читатель, я передал моей маме цифры 1, 9, 7, 4. И она тотчас вспомнила о вас. Она сказала, что это хорошие воспоминания. Она надеется, что у вас все хорошо. Она также хотела бы знать: не вы ли тот крупный анонимный благодетель?! Поскольку, по ее словам, от вас можно такого ожидать. Она это допускает. Я тоже. Вы ли это? Сердечный привет, Герольд Плассек».
– Мануэль? – негодующе воскликнул я, с трудом дозвонившись до него в перерыве между уроками. – Мануэль, не хочешь ли ты передо мной кое в чем повиниться?
– А в чем это я должен перед тобой повиниться?
– На этот вопрос ты можешь ответить и сам. Ну, сознавайся.
– Мне не в чем сознаваться, – сказал он, подумав.
– Ты был в моей почте?
– Вполне возможно. Кто-то ведь должен читать твою почту, раз ты не делаешь это.
– Ты писал имейл от моего имени?
Тут возникла пауза, в которой до меня доносились лишь тихие шорохи. Должно быть, так работали угрызения совести.
– Ах вон что ты имеешь в виду, – сказал он виновато.
– Ты с ума сошел? Что это тебе взбрело в голову?
Я сам не ожидал, что могу впасть в такую ярость. Видимо, это было связано с отцовской ролью, в которую я только что втянулся.
– Извини, я хотел тебе сказать, но не успел.
– Еще и маму мою впутал в историю.
– Ну, это неважно. Человек все равно живет в Канаде, и спонсор не он.
– Как это неважно! И, опять же, откуда тебе знать?
– Оттуда, что я умею читать, – ответил он.
Тут он явно перешел в нападение. Но я и не думал идти на уступки.
– Мануэль, я не хочу, чтобы ты читал мою почту, не спросив у меня. Ты понял?
– Как не понять, если ты так орешь.
– И никогда не пиши имейлы от моего имени. Понятно? – наседал я.
– Да, но…
– Что но?
– Я был вынужден.
– Почему?
– Потому что… потому что мне надо было наконец узнать. Это всем надо – Махи, Паулю, всему моему классу, всем учителям и вообще всем нормальным людям. Всем, кроме тебя.
– Что знать?
– Ну а что же еще? – вернул он вопрос мне.
– Понятия не имею.
– КТО ЭТО!
– Не кричи так, я не глухой, – ответил я.
Не прошло и трех минут, как я уже раскаивался в нашей перепалке и решил думать о чем-нибудь приятном – о Ребекке, о чем же еще, не такой уж большой у меня выбор. Мой читательский час за компьютером я хотел завершить чтением ее письма. Но наткнулся на еще одно неоткрытое сообщение, адресованное напрямую мне, минуя Ангелину и редакционную почту. Текст был такой:
«Господин Плассек, ваш адрес мне дали в редакции. Хочу вам всего лишь сказать, что у меня осталось только 19000. В следующий раз придет 9000, тогда вы будете знать, что это я. Затем я напишу вам еще раз. Никому не рассказывайте, пожалуйста! В том числе и… то есть действительно никому!»
После этого мне пришлось безотлагательно выпить пива. Ибо интуиция подсказывала: нереально высоки шансы, что за этим незатейливым, наспех сформулированным посланием скрывалась истинная благодетельница или благодетель. А отросток моей интуиции, таящийся в левом пальце, подсказывал мне сверх того, что Мануэлю лучше бы ничего об этом не знать. Пока не надо. И я на всякий случай переместил этот имейл в свою личную папку и пожелал себе, чтобы я оказался прав и чтобы Мануэль, может быть, уже скоро был огорошен такой крутой новостью.
Я бы, может, привязал этот сюрприз сразу ко второму, еще более ошеломляющему – без оглядки на всяких Йохенов и прочих нео-псевдо-глав-семейств этого мира, продолжал думать я. Я бы дождался особенного момента, лучшего из всех подходящих случаев – и сказал бы ему приблизительно следующее: «Мануэль, сейчас я открою тебе две тайны. Первое известие я бы запустил через спутник на околоземную орбиту, чтобы весь универсум узнал: я твой отец, и я очень горжусь этим». Нет, так патетически я бы это никогда не сформулировал, хотя это, в принципе, было абсолютной правдой. Но неважно, потом бы я продолжил и сказал: «Второе дело останется между нами, никто о нем не должен знать. Я говорю это тебе и только тебе, потому что ты мой сын и я тебе доверяю. Это навечно останется нашей тайной: дело в том, что я выяснил, кто рассылал большинство анонимных конвертов с деньгами. То есть эта персона созналась мне под условие молчания. Собственно, я не должен был рассказывать об этом никому. Но тебе я скажу, только тебе: это…» В эту секунду даже мне стало невтерпеж наконец-то узнать это.
В среду вышел наш репортаж о новом некоммерческом центре опеки над слепыми и слабовидящими детьми в Кёнигштеттене. В полдень четверга Клара Немец позвонила мне и надолго отняла у меня все мое волнение от предстоящего свидания с Ребеккой.
– Алло, Герольд, только что я говорила по телефону с некой радостной госпожой Биндер из Кёнигштеттена. Как ты думаешь, что она мне рассказала?
– Пришло пожертвование?
– Ты угадал.
– Хорошо, – сказал я.
– Да, я тоже так считаю. Они это заслужили. То есть все это заслужили, но они в особенности.
Все заслужили это в особенности, считал я.
– Но знаешь, что на сей раз было иначе?
– Нет.
Знаю, конечно.
– В конверте было всего девять тысяч евро, – сказала она.
– Честно?
Я это знал. Я это чуял. Ведь я как-никак человек интуиции. На мое внутреннее чутье можно было положиться. Если уж на что во мне и можно было положиться, так на мое внутреннее чутье, по крайней мере, иногда, по крайней мере, на сей раз.
– Да, честно, восемнадцать купюр по пятьсот евро, то есть девять тысяч. Они были перепроверены сотню раз.
– Вероятно, наш благотворитель ошибся при счете.
– Или у него постепенно кончаются деньги, – сказала Клара.
– Это, конечно, тоже может быть, – ответил я.
Хотя я не из тех, кто подолгу размышляет о том, что его ждет, но на этот раз я необыкновенно долго, а именно всю дорогу в Пенцинг, раздумывал о том, что мне предстоит сегодня вечером, вернее, к чему я сам и шел своими ногами. Я шел к Ребекке, это ясно. Но к какой Ребекке? Вернее было бы спросить: на что настроенной Ребекке? Почему она пригласила меня к себе домой? Чего она хотела бы от меня? А еще интереснее: чего она не хотела бы от меня? И самое интересное: что останется, если то, чего она от меня не хотела, отнять от того, чего она от меня хотела? Это ведь и был ключевой вопрос, и он проходил через все отношения, которые имели что-то общее с любовью, вернее, хотели иметь.
