Книга Дунай. Река империй - Андрей Шарый

Наивное воображение приписывает реке (вообще воде) функции источника жизни, наделяет реку женским характером, некоторым глубинным материнством. Вода к тому же архетип чистоты; собственно, эта идея и основана-то на образе прозрачной жидкости. Течение реки не то что философу, но и дикарю сподручно сравнить с течением времени и жизни. И сделать вывод: если и когда поток иссякает, кончается время, наступает смерть. Монументальная скульптура работы Аллана Хаузера перед зданием Капитолия штата Оклахома, четырехметровая фигура скво-матери, называется “Так долго, как течет вода”. Скульптор Хаузер (его индейское имя Хаозоус означает Корчующий Корни) – потомок свободолюбивого вождя апачей Джеронимо. Хаузер всячески – дородной бронзой, пафосным названием, индейским мировосприятием – подчеркивает водную идею вечной жизни своего исчезающего народа, а вот скептичный Башляр сосредоточивается на морбидной функции потока: “Вода всегда течет, всегда падает, всегда истекает в своей горизонтальной смерти”.

На полу ангара жижковского вокзала пылится громадная запутанная охапка тонкой малиновой пряжи. Актуальный итальянский художник Альберто Гарутти вычислил расстояние от дверей своего ателье до выставочной площадки биеннале номер 6, чтобы свить “Нить длиной в 871 километр”. Зримое мягкое описание пути! А если бы Гарутти решился на речную метафору, прикинул я? Дунай втрое протяженнее дистанции от Милана до Праги, значит, куча ниток длиной в Дунай (скажем, цвета его буро-зеленой волны) пришлась бы посетителю примерно до пояса. А если упорядочить: один клубок – от Донауэшингена до Ульма, катушка поменьше – от Вены до Братиславы, шпулька поувесистее – от Будапешта до Оршовы?

Фанерная будка пограничника, украшенная криво вырезанными из цветной бумаги флажками, напомнила мне о заброшенном в придунайских лугах контрольно-пропускном пункте Райка, на словацко-венгерской границе. Установленная в переходе между складскими помещениями вокзала детская бутафория, инсталляция чешского художника Людека Ратхоуски (на родине он известен тем, что как-то написал изящный автопортрет собственной кровью), называется “Европа, Европа” и очевидно символизирует условность и бессмысленность любой фронтиры. Границы – вроде той, что изобразил Ратхоуски, – смешноваты, но все равно избыточны, они представляют собой, пусть фольклорные, знаки опасностей и запретов и при этом не способны поделить ни воздух, ни дунайскую воду. Даже если речь идет о “железном занавесе”, ржавчину колючей проволоки которого я обнаружил на прежнем речном рубеже идеологий Востока и Запада.

Прямо противоположную концепцию – медитативного понимания абстрактной свободы – являет проект словацкого художника Томаша Шолтыса “Человек на реке”, прямо апеллирующий к дунайской эстетике. Видеоперформанс буквально соответствует названию проекта: парень в джинсах и короткой куртке (это и есть студент братиславской Академии художеств Томаш Шолтыс), стоя на деревянной раме, медленно спускается по реке, под мостами и мимо порта, и все это можно бесконечно наблюдать – в движении или без движения – на огромном настенном панно. Маленький человечек, широченная река (сначала Морава, потом бесконечный Дунай), ее тусклое жидкое зеркало, почти неуловимый моушн. Томаш Шолтыс аки Христос; ничего не делает – просто стоит, просто плывет, просто течет вместе со временем и реинтерпретирует по своему хотению речное и городское пространства. Река – высшая форма медитации.

Такой же (и любой другой) интерпретации подлежат и все другие Смыслы Реки, думал я, отправляясь с вокзала Жижков в недолгий обратный путь. Река как парадигма любви. Река как поток ненависти. Речная гладь как отражение. Река как бездонная пучина. Река как склад потерянного и река как связь времен (“В древней реке ни одно из времен не гибнет безвозвратно, прошлое и настоящее сохранены бок о бок, тесно переплетаясь между собой”). Река как алтарь и как объект для жертвоприношений. Река как орудие наказания. Река как человеческая речь – так же журчит. Река как метафора жизни и как описание смерти. Река как вода или вода как река. Река как сакральный объект (“Дунай – не река, Дунай – Бог”, – написал Михайло Пантич). Река как цель (“Реки – это дороги, которые и сами движутся, и нас несут туда, куда мы держим путь”, – из афоризмов Блеза Паскаля). Река как модель мироздания (“Вода вмещает все и потому – прозрачна” – это из Питера Акройда). Тут мой подсчет прекратился, но не потому, что иссохли речные смыслы. Я вернулся домой, устроил велосипед в чулане и, еще полистав главу об австрийском Дунае, уселся у телевизора смотреть футбол.

ЛЮДИ ДУНАЯ

АГНЕС БЕРНАУЭР

речная мученица

Йозеф М. Майер. Смерть Ангес Бернауэр. 1874 год.

Рыжеволосая дочь цирюльника из Аугсбурга прожила всего 25 лет, однако вот уже почти шесть веков ее трагическая судьба слывет одной из самых романтических историй Дуная. Легенда гласит: в 1428 году на рыцарском турнире в Аугсбурге 18-летнюю простолюдинку увидел и полюбил сын герцога Эрнста Альбрехт. История не уточняет, обвенчались ли Альбрехт и Агнес, однако известно, что избранница наследника престола не пришлась по нраву ни герцогу, ни его придворным. Эрнста столь сильно тревожила перспектива мезальянса, что, когда осенью 1435 года Альбрехт отправился на охоту, Агнес была объявлена колдуньей, приворожившей знатного вельможу. Ведьму утопили в Дунае. Разгневанный Альбрехт покинул отчий дом и отправился в Ингольштадт к родственнику, герцогу Людвигу, и заключил с ним оборонительный союз против собственного папаши. Но войны отца и сына не случилось: Альбрехт как-то свыкся с потерей и вскоре женился на дочери брауншвейгского герцога Анне, которая за четверть века брака родила своему супругу десять детей. В знак примирения с сыном Эрнст повелел построить в городе Штраубинг, где погибла Агнес, часовню. В пол часовни (на кладбище при соборе Святого Петра) вмурована мраморная плита с изображением “аугсбургского ангела” в одеянии монахини. Утопленница сжимает в руке розарий – католические четки. На самом деле неизвестно, где похоронена Агнес и похоронена ли она вообще, но для легенды это не важно. Важно, что память о жертве феодального произвола стала туристическим мифом, уже которое столетие провоцирующим музыкальные и литературные интерпретации на темы любви, смерти и опасностей эмансипации. Портрет Агнес Бернауэр работы неизвестного немецкого художника XVI века (скопированный через двести лет другим безымянным мастером), пожалуй, главная дунайская икона женской красоты. В 1855 году драматург Кристиан Фридрих Хеббель (автор трилогии “Нибелунги”) написал пьесу “Агнес Бернауэр”, героиня которой предстает в облике “германской Антигоны”. В 1949 году композитор Карл Орф (автор популярной сценической кантаты Carmina Burana) сочинил оперу “Женщина из семьи Бернауэр”. В Штраубинге несчастной Агнес посвящены и фонтан, и башня крепости, и театральный фестиваль, и городской сад, и миндальный торт. Во франко-итальянском фильме “Знаменитые любовные истории” (1961) в образе Агнес предстала Брижит Бардо. Кино, в отличие от жизни, окончилось счастливо: в решительный момент подоспел Ален Делон в костюме Альбрехта. Но на самом деле Дунай сыграл в судьбе рыжеволосой красавицы роковую роль, превратившись в метафору смерти и вечное пристанище безгрешной утопленницы.