Книга Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза - Александр Чудинов

* * *

Покинув Овернь в 20-х числах октября 1786 г.[539], Ромм и Попо прибыли в Женеву 27-го[540]. Здесь, в Швейцарии, им довелось провести целых полтора года. Однако, как ни странно, этот период их совместной жизни, наиболее важный для образования Павла Строганова, получил в научной литературе еще более скромное освещение, чем даже российский.

М. де Виссак уделил ему в своей книге лишь пару параграфов 6-й главы (9 страниц)[541], а великий князь Николай Михайлович и того меньше – всего 4 страницы, большую часть которых занимает письмо Ромма со сравнительной психологической характеристикой Павла и Григория Строгановых, не имеющее прямого отношения к теме учебы Попо в Швейцарии[542]. Более того, российский историк датировал их прибытие в Женеву ноябрем 1787 г., то есть ошибся на целый год[543]. Едва ли это была опечатка, поскольку та же дата приводится и во французском издании книги[544]. По-видимому, историк просто спутал два визита своего героя в Женеву: первый, продолжавшийся с ноября 1786 г. по июнь 1787 г., и второй – с ноября 1787 г. по май 1788 г. А. Галанте-Гарроне также достаточно бегло упомянул об этом периоде жизни Ромма, поскольку не имел доступа к московским архивам, где сосредоточены основные источники по данному сюжету[545].

Почему же в качестве дальнейшего места продолжения учебы Павла была избрана именно Швейцария, а точнее, Женева? Полагаю, на то имелось несколько причин. Прежде всего надо отметить, что четвертью века ранее отец Павла, Александр Сергеевич Строганов, учился два года в Женеве у Якоба Верне (1698–1789), известного теолога, историка и философа. У старого графа с тех пор имелись в этом городе дружеские связи, которые могли оказаться полезны его сыну.

Возможно, определенную роль сыграло и то, что Женева была родным городом Руссо, который с гордостью носил звание ее гражданина и до конца жизни хранил довольно идеализированные представления о ее порядках. Ромм же, как мы знаем, испытывал явную симпатию к идеям этого философа.

И все же главной причиной, по которой выбор пал на Женеву, думаю, было то, что этот город являл тогда собою поистине уникальный центр естественно-научных исследований, не имевший аналогов в Европе. Эта уникальность определялась отнюдь не количеством проживавших там ученых, хотя и оно было достаточно высоким. По подсчетам историков науки, в период с 1770 по 1820 г. в Женеве работало от 35 до 50 исследователей, 15 из которых можно считать величинами мирового уровня. Десять из них были иностранными членами или членами-корреспондентами четырех крупнейших европейских академий наук: Парижской, Лондонской (Королевское общество), Берлинской и Петербургской[546]. И это при том, что даже по меркам того времени Женева была относительно небольшим городом: в 1788 г. ее население насчитывало 26 тыс. чел.[547] (для сравнения: население Берлина составляло 150 тыс., Петербурга – 218 тыс., Парижа – ок. 600 тыс., Лондона – более 900 тыс.[548]). Тем не менее истинную уникальность Женевы как научного центра определяло даже не это обстоятельство, а тот социальный статус, которым там обладали ученые.

По своему политическому устройству Женева представляла собою аристократическую республику. Все ее население делилось на 4 класса: «граждане» (Citoyens), «буржуа» (Bourgeois), «уроженцы» (Natifs) и «жители» (Habitants). Последний из них – «жители» – состоял из эмигрантов, недавно поселившихся в городе. Они, так же как их потомки – «уроженцы», не имели политических прав. «Буржуа» – коренные жители – участвовали в выборах представительного органа власти – Генерального совета, собиравшегося дважды в год, и сами могли быть туда избраны. Изредка некоторые из них попадали в Совет двухсот (Большой совет), постоянно действующий коллективный орган власти, и никогда – в Малый совет, стоявший во главе собственно администрации. Право участвовать в формировании всех без исключения органов власти имели только «граждане»[549]. Впрочем, границы правящей олигархии, своего рода патрициата республики, отнюдь не совпадали с классом «граждан». Хотя члены тех семейных кланов, что из поколения в поколение поставляли кадры для пополнявшихся путем кооптации Совета двухсот и Малого совета, обладали всеми правами «граждан», далеко не каждый «гражданин» имел реальные шансы войти в правительственные советы. К патрициату принадлежала наиболее богатая и экономически активная часть горожан: крупные негоцианты и банкиры. Вместе с тем к числу занятий, которые олигархия признавала достойными для себя, относилась и наука[550].

По подсчетам авторитетной исследовательницы истории швейцарской науки К. Монтадон, из 70 ученых первого ряда, живших и работавших в Женеве с 1700 по 1870 г., 35, то есть половина, были выходцами из патрицианских семей[551]. Что касается остальной половины, то значительную ее часть составляли выходцы из других мест, перебравшиеся жить в Женеву. И если для эмигрантов, занимавшихся какими-либо иными видами деятельности, доступ в олигархическую элиту могло открыть только очень большое богатство, то успех на научном поприще нередко сам по себе служил пропуском в ее ряды[552].

Это хорошо видно на примере профессорского состава протестантской Академии. Созданная в 1559 г. Ж. Кальвином, она на протяжении трех столетий служила республике основным центром подготовки интеллектуальных кадров для различных областей общественной жизни. В XVII – первой половине XVIII в. доминирующие позиции на ее кафедрах, так же как и в интеллектуальной жизни города вообще, занимали выходцы из нескольких патрицианских кланов – Крамеров, Леклерков, Троншенов и др. Однако после того как с 1700 г. в Академии развернулось все более активное изучение естественно-научных дисциплин, соответствующие кафедры в ней занял ряд видных ученых, которые ранее не принадлежали к патрициату, но стали после этого его частью[553]. Наибольшую известность среди них получил естествоиспытатель Орас-Бенедикт Соссюр (1740–1799). Возглавив в 22 года кафедру философии в Академии, он начал затем играть видную роль и в Совете двухсот.