Книга Россия: народ и империя - Джеффри Хоскинг

Исследовавший подобные реакции крестьян Дэвид Мун пришел к выводу, что они происходят на двух уровнях. Первый можно охарактеризовать термином «утопичный»: крестьяне ведут себя так, словно мир устроен в соответствии с их желаниями. Это своеобразный «предохранительный клапан для накопившихся чувств, психологическое исполнение желаемого»: такую функцию во многих обществах выполняют карнавалы. Другой уровень более практический: «воспользоваться ситуацией, сложившейся в результате каких-либо действий властей, чтобы достичь своих целей». Иногда крестьяне пытались по-своему интерпретировать законы или инструкции, что отчасти можно объяснить низким уровнем образования, а отчасти «намеренным непониманием». Источником возможных дезинформаций и преувеличений часто являлись слухи, представлявшие собой искажающие каналы связи и отражавшие не только реальность, но и крестьянские надежды и разочарования.

Примером подобного толкования крестьянами в свою пользу, «сознательного искажения» может служить реакция крестьян большинства регионов на отмену крепостного права в 1861 году. Было ясно — указ об освобождении вовсе не претворяет в жизнь крестьянское представление о воле. Крестьяне узнали, что не получат всю обрабатываемую ими землю, хотя это соответствовало бы их пониманию экономической справедливости, и что за то, что предлагается, придется еще долгое время платить.

Навстречу такому оскорбительному указу появились слухи, что царь даровал крестьянам подлинную волю, но помещики и чиновники, желая удержать власть, спрятали настоящую грамоту и заменили фальшивой. По сообщению генерала Апраксина, «когда они увидели, что… барщина не отменена и что земля остается под контролем помещиков, они стали не доверять образованным людям и искать чтецов среди грамотных крестьян».

Один из таких толкователей объявился в деревне Бездна Казанской губернии: звали его Антон Петров. В рапортах он предстает то раскольником, то сектантом. Петров утверждал, что говорит от имени царя, якобы действительно даровавшего крестьянам полную волю: умеющие читать и знающие как могли найти в манифесте все необходимые положения, зашифрованные в мистических цифрах и процентах приложений и скрепленные «крестом святой Анны». Собравшиеся послушать толкователя решили, что не будут работать на помещика до тех пор, пока тот не смирится с «царской волей».

Для ареста смутьяна и подавления волнений были вызваны войска, но Петров убедил крестьян — таким образом царь лишь испытывает их решимость: если крестьяне не дрогнут перед лицом вооруженных солдат, то наконец получат волю. На все попытки убедить их разойтись собравшиеся отвечали криками: «Воля!» Войска открыли огонь, но крестьяне не дрогнули, хотя несколько человек были убиты или ранены. Крестьяне разбежались только после повторного залпа.

Не совсем ясно, насколько Петров и другие верили в то, что провозглашали. Но одно можно сказать точно — крестьяне твердо верили, что их требования справедливы; настолько твердо, что даже были готовы стать под пули. Указ об отмене крепостного права никого не удовлетворил потому, что не давал полного контроля над обрабатываемой крестьянами землей и не обеспечивал права самим вести собственные дела, под высшей властью далекого и доброго царя.

Именно эти темы красной нитью проходили через многочисленные, но эпизодические вспышки крестьянского недовольства в пореформенные десятилетия. При этом вину за случившееся крестьяне обычно возлагали на помещика, чьи обширные владения разительно контрастировали с их клочками земли. Нередко приходилось арендовать у бывшего хозяина часть его земли за деньги или отработки, что частично восстанавливало прежнюю барщинно-оброчную зависимость. Если новые отношения не складывались, крестьяне иногда выражали свои чувства в тех или иных декларативных действиях, которые зависели от времени года: прекращали работать у помещика, выгоняли скот на помещичьи луга, крали зерно и инструменты, поджигали амбары и даже само поместье. Иногда крестьяне мешали чиновникам проводить обмеры земельных площадей, предварительно требуя нового размежевания.

Эпицентром подобных беспорядков являлся Центральный сельскохозяйственный район, где крестьяне в наибольшей степени зависели от земледелия, городские рынки были далеки, а альтернативные источники заработка были скудные. Нельзя сказать, что всплески недовольства получили широкое распространение до 1905 года и представляли угрозу внутренней безопасности, но и назвать Россию пореформенных десятилетий свободной от крестьянских волнений также невозможно.

Принимая решение об освобождении крепостных, правительство решило не только сохранить сельскую общину под новым названием «сельского общества», но и укрепить ее роль в качестве основной единицы местного самоуправления в сельской местности. Несколько сельских обществ составляли волость, также возглавлявшуюся избранными из крестьян. И все же, даже получив власть, община и волость не были включены в новую структуру местного самоуправления на уездном и губернском уровнях, не получили они и юрисдикции над некрестьянами. Даже правительственный надзор за ними до учреждения в 1889 году должности земского начальника был очень слабым. Сельские общества оставались строго крестьянскими институтами, вне официальной административной и судебной системы, и они вели свои дела привычными традиционными способами.

Цель усиления архаических форм состояла в обеспечении уплаты крестьянских налогов и предотвращении возможности обнищания сельского населения, ведущего к массовому бродяжничеству. Но это усиление находилось в полном противоречии с тем, что происходило в крестьянском хозяйстве. В последние десятилетия историки немало спорили о том, становилось ли крестьянство в период с 1861 года по 1905 год беднее или нет, но при этом все соглашались, что оно все более вовлекалось в хозяйственную жизнь империи в качестве участников растущего рынка или жертв безудержной эксплуатации.

Свидетельств этому предостаточно. Личная свобода и развитие транспортных средств позволяли преодолевать препятствия, обусловленные сохранением общины, и давали крестьянам возможность ездить по стране, искать работу в городах, на заводах, железных дорогах, в речных портах. Даже в деревне жизнь стала меняться: денежные отношения получили всеобщее признание, росли розничная торговля и домашние промыслы. Крестьяне покупали и продавали землю, причем покупали намного больше, чем продавали; на селе усиливалось неравенство. Традиционная артель уступала место более рыночно ориентированному кооперативу. Начальное образование давало молодым людям (здесь значительное преимущество было у юношей) больше возможностей найти работу. Военная служба позволяла встречаться с другими людьми, познакомиться с отдаленными регионами империи и даже побывать за границей.

Для традиционных властных структур эффект от смены обстановки порой создавал нелегкую ситуацию. Крестьяне, участвовавшие в турецкой войне 1877–1878 годов, возвращаясь домой, распространяли слухи о том, что царь наконец-то готов перераспределить землю в их пользу. В более общем плане грамотность и миграция населения способствовали переориентации крестьянского понимания России с православной церкви и царя на более сложную картину страны, с разнообразными народами и пейзажами. По этой версии русские, как народ, помогали своим менее цивилизованным братьям двигаться к прогрессу и процветанию. Появилась возможность гордиться своей принадлежностью к русскому народу. Насколько далеко продвинулась трансформация национального сознания к пониманию географической и межэтнической общности до 1914 года, сказать трудно, но процесс явно начался.