Книга Римская диктатура последнего века Республики - Нина Чеканова

Т. Моммзен оставлял вопрос о достоверности сведений о заговоре 65 г. открытым, а обвинения Цезаря в связях с заговорщиками оценивал как возможную инвективу его политических противников. Однако, реконструируя события, историк пришел далее к парадоксальному выводу: Красе и Цезарь использовали Катилину для установления военной диктатуры. Позднее, видимо, этот вывод Т. Моммзена стал основанием для утверждения, будто бы Цезарь и Красе были инициаторами заговора Каталины, во всяком случае, поддерживали его.

Для нас в данном случае важнее всего резонанс событий 66—62 гг. в общественном мнении: Катилина считался сторонником Суллы, активным участником сулланских проскрипций (Cic. Ad Att., I, 16, 9; Sail. Cat., 21; App. В. С., II, 2), возмутителем общественного спокойствия и государственной стабильности (Cic. In Cat., I—IV; Pro Mur., 6; Pro Sulla, 70; Sail. Cat., 5, 6; 16, 4; ср.: Plut. Caes., 7; App. В. С., II, 2); с его именем оказалось связано имя Цезаря, хотя для самих современников эта связь была неясной и непоследовательной.

Такой же неопределенный партийно-политический характер носят и некоторые другие инициативы Цезаря этого периода. Например, судебная инициатива Цезаря, когда в 64 г. он объявил недействительной статью сулланской конституции, по которой убийство проскрибированного оставалось безнаказанным, и на основании этого призвал к ответу участников сулланских проскрипций, в том числе самого Каталину и, возможно, его сторонников — Луция Беллиена и Луция Лусция. Заметим, однако, что Каталина был оправдан; более того, современники подозревали, что в то же самое время Цезарь оказал ему поддержку на консульских выборах. Столь же сомнительной и политически невыдержанной была и его позиция в вопросе о казни сторонников Каталины (Cic. In Cat., IV, 78; Sail. Cat., 51; Suet. Iul., 14, 12; Plut. Caes., 78): он не защищал катилинариев, но лишь апеллировал к римской традиции, не позволявшей казнить гражданина, лишенного возможности апелляции; он не выступал за смертную казнь, т. к. это могло вызвать недовольство традиционно настроенной части гражданства, и не выступал принципиально против, т. к. за этим могло последовать обвинение в содействии мятежникам и в очередной раз вызвать недовольство сената. Наконец, известен и такой факт: в 46 г., когда Цезарь стоял уже во главе государства, он поддерживал тесную связь с единственным оставшимся к тому времени в живых приверженцем Каталины — Публием Ситтием (см.: Cic. Ad Att., XV, 17, 1; Ad Fam., V, 17; Sail. Cat., 21, 3).

За всеми этими действиями, если оценивать их с принятой в историографии точки зрения партийно-политической борьбы популяров и оптиматов, единая цель и осознанные методы почти не угадываются. Но они, как нам кажется, были. Цезарь демонстрировал, что он действует независимо от узких партийно-политических интересов и стремится к общественному консенсусу в отношении собственной персоны.

Важным показателем общественно-политических позиций Цезаря в начальный период его жизни и деятельности может служить процесс против Гая Рабирия. В 63 г. Рабирий был обвинен в убийстве народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина (Suet. Iul., 12), которое произошло в 100 г. Это случилось с молчаливого согласия Гая Мария (Cic. Pro Rab., 21). Процесс формально был выдержан в интересах популяров, имел явно выраженный антисенатский характер и должен был скомпрометировать право сената на введение чрезвычайного положения (Cic. Pro Rab., 2; 4). Решение по делу Рабирия было выработано комиссией дуумвиров, в которую входили Юлий Цезарь и его двоюродный брат Луций Юлий Цезарь. Они вынесли обвиняемому смертный приговор. Рабирий апеллировал к народу. Дело перенесли в центуриатные комиции, где Рабирия защищал Цицерон. Оно не было доведено до конца, поскольку претор Квинт Цецилий Метелл Целер, который был авгуром, распустил собрание и вопрос более не возобновлялся (Dio Cass., XXXVII, 26_28). Совершенно не случайный состав комиссии дуумвиров, ход ведения дела и его исход дают основание думать, что в данном случае существовала некая договоренность Цезаря, как главного обвинителя, с защитниками Рабирия. Участие в процессе позволяло Цезарю зарекомендовать себя как борца за интересы народа, но способного на политический компромисс и готового принять паритет оптиматов и популяров. Кроме того, подобная позиция отчасти сближала Цезаря с влиятельной аристократической группировкой Метеллов.

Другое событие 63 г. можно расценить в определенной степени как политический вызов: Цезарь выдвинул свою кандидатуру на должность великого понтифика. Его противниками были влиятельнейший политик Публий Сервилий Ватий Исаврийский и принцепс сената Квинт Лутаций Катул. Поскольку решение об избрании должны были принять центуриатные комиции, исход выборов оставался крайне неопределенным. В этой ситуации Катул пытался дать Цезарю крупную взятку, лишь бы тот отказался от соискательства (Plut. Caes., 7; Suet. Iul., 13; Dio Cass., XXXVII, 7, 2; ср.: Sail. Cat., 49, 2; Vell., II, 43, 3). Цезарь отказался от денег — должность была пожизненной и довольно значительной, обеспечивала непоколебимый и вечный авторитет. О том, насколько она важна была для Цезаря и вместе с тем каким неустойчивым все еще оставалось его политическое положение, говорит известное обстоятельство: отправляясь в день выборов в народное собрание, он заявил матери, что в случае неудачи он не вернется домой (Plut. Caes., 7; Suet. Iul., 13). Однако, судя по накалу страстей в ходе избирательной кампании, о чем красноречиво свидетельствовал Плутарх, целью Цезаря была не столько сама должность, сколько политический резонанс этих выборов: Цезарь доказал, что способен не только на компромисс, но и на открытое противостояние (Plut. Caes., 7).

В 62 г. Цезарь был избран на должность городского претора. По закону Суллы — lex Cornelia de magistratibus — ив соответствии с возрастным цензом претура предоставлялась не ранее 41 года. Цезарю к этому времени исполнилось 38 лет. Наиболее знаменательным событием его претуры был неприятный случай в связи с ночным праздником в честь Bona Dea, который в 62 г. проходил в доме Цезаря (Plut. Caes., 9), связанный с именем Клодия, получивший широкую огласку и грозивший перерасти в общественный скандал. Клодий, на которого уже в это время смотрели как на носителя антисенатских настроений, был обвинен в святотатстве, совершенном во время праздника, в разврате и отдан под суд (Cic. Ad Att., I, 12, 3; Pro Sest., 20; 39; De harusp. resp., 37; Pro Cael., 36; Liv. Per., 103; Plut. Caes., 9—10; Cic, 28). Цезарь отказался выступить в суде свидетелем обвинения (Plut. Caes., 10; Cic, 29). B.C. Дуров считает, что таким образом Цезарь достиг «нескольких целей сразу: подчеркнул неприкосновенность и священный характер своей собственной персоны и в то же время избег осложнений, чреватых для него роковыми последствиями», кроме того, приобрел преданного сторонника в лице Клодия. Отмеченные результаты, бесспорно, имели значение. Но главное, на наш взгляд, состояло в другом: позиция Цезаря в этом процессе позволила ему укрепить свои политические связи в среде сенатской аристократии, т. к. Клодий был тесно связан с родом Метеллов.

На это же, видимо, была рассчитана и поддержка Цезарем политических инициатив народного трибуна Квинта Цецилия Метелла Непота, когда тот предложил в 62 г. привлечь к суду Цицерона по обвинению в незаконной казни римских граждан — катилинариев. Одновременно с этим Цезарь поддержал и предложение Метелла разрешить Помпею заочно баллотироваться во второй раз в консулы и не распускать войско, а начать войну против Каталины. Наконец, Цезарь попытался привлечь к суду Квинта Катула якобы за растрату государственных средств при восстановлении Капитолийского храма, а строительство передал Помпею (Suet. Iul., 15). Все эти шаги были явно направлены против сената и просенатски настроенных политиков. Вместе с тем нет никаких оснований видеть за этими действиями проявление принципиального демократизма. Во-первых, потому, что невозможно заподозрить Помпея в приверженности римской демократии. Первое после возвращения в Рим с Востока его публичное выступление, как свидетельствовал Цицерон, было выдержано в весьма аристократическом духе: «первая речь Помпея была не к радости черни, бессмысленной для простых (демократов), не приятна зажиточным, не значима для благонамеренных (аристократов); вследствие этого он не имел успеха — prima contio Pompei non iucunda miseris, inanis improbis, beatis non grata, bonis non gravis; itaque frigebat» (Cic. Ad Att., I, 14, 2). Более того, римляне не сомневались, что Помпеи, опираясь на армию и чрезвычайный авторитет в военной среде, произведет государственный переворот и захватит единоличную власть (Plut. Pomp., 43). Непревзойденную характеристику дал Помпею Т. Моммзен, который заметил, что Помпеи «был всегда в конфликте с олигархией и вместе с тем оставался ее послушным слугой». Во-вторых, Цезарь продемонстрировал откровенное пренебрежение поддержкой демократических слоев Рима, когда после отстранения от должности из-за возникших в результате предложений Метелла беспорядков не воспользовался возмущением толпы и не призвал ее к радикальным действиям, а, напротив, убедил собравшихся разойтись. Этим он восстановил расположение к себе сената, отменившего постановление и восстановившего его в должности (Suet. Iul., 16).