Книга Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации - Борис Миронов

Таким образом, если согласиться с оценкой концепции В.А. May и И.В. Стародубровской как структуралистской марксистско-этатистской, то большую часть современников социальных исследователей надо отнести к марксистской школе, поскольку они либо институционалисты, либо структуралисты, либо кейнсианцы. Это все равно, что всякого признающего изменения в жизни считать гегельянцем, радующегося жизни — гедонистом, всякого практического человека — утилитаристом.

Происхождение Русской революции 1917 г., как оно показано в моей книге «Благосостояние населения», хорошо укладывается в институциональную концепцию. Бурный экономический рост и всесторонняя модернизация российского социума создали высокий градус социальной напряженности в обществе и ввели страну в зону риска. Реформы «сверху» устраняли один за другим мешавшие модернизации ограничители, встроенные в традиционную институциональную систему (круговую поруку, мещанские общества и цехи, передельную общину, сословные ограничения социальной мобильности, монополию коронной бюрократии и самого монарха на власть, ущемлявшие гражданские права законы и т.д.), и тем самым создавали возможность избежать революции. Поскольку смена институциональных систем — длительный, болезненный и противоречивый процесс, для выхода из зоны риска требовалось значительное время — хотя бы лет двадцать, как говорил П.А. Столыпин, социального покоя.

Но этому помешала война, нарушившая эволюционный путь развития. Тяготы войны, помноженные на безответственное поведение либеральных и революционных элит и ослабление государственной власти, оказались непереносимыми для общества. Страна погрузилась в революцию, проходившую в соответствии с классической моделью — кризис «старого режима»; установление власти «умеренных»; победа радикалов, создающих «царство террора и добродетели»; термидор, или контрреволюционный переворот, и постреволюционная диктатура.

В современной литературе о социальных революциях, с точки зрения механизма революционного процесса, выделяют конструктивистскую и структуралистскую модели. Первая модель рассматривает революцию как следствие целенаправленных действий лидеров, революционных групп или масс. В «конспиративном» варианте конструктивистской модели революции являются результатом агитационной или организационной деятельности профессиональных оппозиционеров и революционеров. Им удается убедить и мобилизовать на революционные действия массы, которые вследствие этого становятся объектом целенаправленных манипуляций. Напротив, «вулканический» вариант первой модели большое значение придает стихийности действий масс, особенно остро ощущающих преследования, эксплуатацию, несправедливость, а также подчеркивает лавинообразный характер распространения революции, охватывающей все более широкие слои общества. Структуралистская модель рассматривает революцию как естественный результат формирования объективных социальных предпосылок, подготавливающих стихийное революционное выступление элит и масс. Однако в этом случае необходим своего рода спусковой крючок — либо ослабление аппарата насилия и репрессий, когда правящий класс проявляют слабость или неспособность к дальнейшему руководству (концепция «кипящего котла»), либо наличие различных средств и разнообразных ресурсов (концепция «найденного сокровища»). В Русской революции 1917 г. стихийность сочеталась с организацией: налицо имелись, с одной стороны, социальные, экономические, политические и культурные предпосылки, подталкивающие массы к революционным действиям, хотя и не предопределившие их, с другой — энергичная и умелая организационная работа лидеров и стихийный лавинообразный характер распространения революции. Русская революция 1917 г. сочетала конструктивистскую и структуралистскую модели революционного процесса.

Таким образом, для революции одинаково важны как сильно недовольные и готовые к революционным действиям массы, так и энергичные умелые организаторы и лидеры. Не происходят они в условиях жестоких репрессий и крайних лишений, ибо в этом случае массы обречены на конформизм и пассивность. Даже по мнению К. Маркса, утверждавшего, что с развитием капитализма «возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации», крайнее обнищание, чрезмерные страдания и эксплуатация пролетариата не приводят к революции, так как подавляют его общественное и революционное сознание. Для революции необходимо также и наличие ресурсов: денег для организационных мероприятий, контактов со сторонниками и единомышленниками, времени и энергии для конспирации, развитых средств массовой коммуникации, хотя бы минимального пакета гражданских прав и свобод, наконец, нужна поддержка со стороны авторитетных социальных групп и организаций. Словом, революция становится возможной при одновременном действии многих факторов.

5. Уроки русских революций начала XX в.

Пореформенное, 1861–1917, и постсоветское, 1985–2010, развитие России в одних отношениях поразительно похожи, в других — сильно различаются. Сначала о сходстве. Огромные надежды накануне реформ сменились разочарованием с началом их проведения. Реформы сопровождались примерно десятилетним экономическим спадом, а затем в циклическом ритме происходил подъем. В первые 10–20 лет после реформы наблюдался громадный рост отклоняющегося поведения. Уже через 10–15 лет обнаружились темные стороны модернизации-вестернизации — повышение социальной напряженности и насилия, громадное увеличение девиантности. Развитие рыночной экономики стало дестабилизирующим фактором, так как рост экономики проходил неравномерно между городом и деревней, различными отраслями производства, социальными слоями, территориальными и национальными сообществами, породив у всех нереалистические ожидания и надежды на быстрое и существенное улучшение жизни. Появилась и быстро прогрессировала относительная депривация во всех слоях населения, ибо бедность плодит голодных, а улучшения вызывают более высокие ожидания. У части населения наблюдалась острая ностальгия по ушедшему строю жизни. В пореформенное время большая часть русского крестьянства мечтала об экспроприации помещичьей земли, а в современной России значительная часть населения мечтает о национализации имущества крупных собственников. Сходство между двумя периодами состоит также в том, что в обоих случаях возникли представительные учреждения, независимый суд, получили развитие демократические либеральные институты гражданского общества — свободная пресса, добровольные общественные организации, общественное мнение, возросла социальная и политическая активность населения. В сущности, Россия в 1990-е гг. вернулась на прерванную революцией 1917 г. траекторию.

Теперь о различиях. Великие реформы 1860-х гг. были проведены эффективнее, чем реформы 1990-х гг. В первом случае все новые институты (в смысле норм и стандартизованных моделей поведения, правил взаимодействия при принятии решений), необходимые для успешного развития, создавались постепенно, с оглядкой на Запад, но с учетом российской специфики. Для уменьшения вероятности институциональных дисфункций использовалась стратегия создания последовательных промежуточных институтов, плавно, в несколько этапов соединяющих начальную и идеальную финальную конструкции. Например, создание института частной собственности на землю в среде крестьянства началось с сохранения действующей общинной собственности, которая затем трансформировалась в личную и, наконец, — в частную. Переход крестьянства от норм обычного права, например, от коллективной к индивидуальной ответственности, от беспроцентной ссуды к процентной и т.д., также проходил в несколько этапов. Демократизация общества началась с местного управления, которое рассматривалось как предварительная стадия для перехода к парламентаризму. При выборе нового института тщательно выбиралась страна-донор, откуда заимствовался образец. Вследствие такой стратегии только к началу XX в. сложилось либеральное и адекватное российским экономическим реалиям законодательство о предпринимательской деятельности и возник прочный институт собственности, без чего невозможно успешное экономическое развитие. В начале XX в. принята конституция, создано представительное учреждение, благодаря чему Россия превратилась в дуалистическую конституционную монархию. Именно так, медленно и постепенно, рекомендует проводить реформы современная экономическая наука. Данная стратегия последовательных промежуточных институтов сочетала преимущества «выращивания» и «конструирования» новых институтов и предоставляла возможность управления темпом институционального строительства.