Книга Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий - Венди З. Голдман

Партком ликероводочного завода тщательно проверял всех своих членов, но немногие выдержали эту проверку. Заместитель директора завода Викулов был тесно связан с недавно арестованным «врагом народа» из транспортного отдела, Борисовой: дочь бедных крестьян она в детстве работала на торфоразработках, и чтобы зарабатывать на жизнь училась рукоделию в монастыре. Какая-то работница произнесла: «Я слышала, она была монашкой». Перебранка между членами парткома была мелочной и недоброжелательной. Борисова развелась с мужем в 1923 году и почти четырнадцать лет жила отдельно от него. Узнав, что он был арестован за пьянство, одна партийная работница воскликнула: «Мой муж пьет, а его не арестовывают!». Другая злобно отметила: «Все говорят, что с мужем живет плохо, он пьянствует. Последнее время он запил и месяца три не работал. Может быть, за это его арестовали». Борисова устало повторила: «Я не живу с ним с 1923 года».

В 1937-1938 годах парткомы копались в событиях далекого прошлого. Испуганные члены партии один за другим подавали заявления, после чего шли на заседания, где их допрашивали товарищи, жаждавшие их «разоблачения». Очень немногие не имели недостатков. Эти «слабости» не вызывали сочувствия. Потребность в демонстрации «бдительности» провоцировала углубление расследования, в результате росло количество жертв. В конечном счете, подобная тактика самозащиты была обречена на провал. На короткое время она обеспечивала «прикрытие» для отдельно взятого человека, но в целом подвергала риску всех.

«Семейственность»: число арестованных растет в геометрической прогрессии

Многих членов партии исключали или арестовали за связи с арестованным родственником, должностным лицом, другом или коллегой. По мере того как атмосфера все сильнее накалялась, и истерия охватывала все больше народа, связи с так называемыми врагами становились основанием для исключения из партии. Из-за этих связей члены партии подвергались долгим и неприятным допросам о характере контактов с жертвой и их частоте. Когда начались аресты управленцев, и парткомы принимались изучать их «окружение», одна жертва выводила на множество других людей, в контакт с которыми вступал арестованный. По мере обнаружения все большего количества компрометирующих материалов расширялись масштабы расследования. Таким образом, в процесс обвинения кого-то в связи с кем-либо стремительно вовлекалось все больше людей.

История инженера завода «Динамо» члена ВКП(б) Быстрицкого служит этому отличным примером. Вначале Быстрицкого проверял партком, поскольку было арестовано несколько человек, с которыми он работал. В ходе расспросов обнаружились дополнительные, губительные для него детали. Члены партии показали, что Быстрицкий получил денежный перевод от своих родителей, живших после революции за границей. Быстрицкий клялся, что его отец был рабочим, но член парткома резко ему возразил: «Трудящимся выезжать было незачем… Мы знаем, что за границей заработок очень мал, а здесь получается, что капиталисты платят хорошо. Я считаю, что решение партийного комитета об исключении Быстрицкого из рядов ВКП(б) правильно». Затем секретарь парткома сообщил ошеломляющую новость. Он объявил, что только что получил информацию об аресте брата Быстрицкого. Быстрицкий был в шоке. «Здесь люди говорят вещи надуманные, — мягко сказал он. — Относительно заявления , что брат мой арестован, мне стало известно только сейчас. Здесь хотят меня убедить, что мой отец — капиталист, а я убежден, что он труженик, знаю я это, с тринадцати лет я помогал ему в работе». Но о Быстрицком имелось много компрометирующих сведений: «семейственность», тесные связи с арестованными членами руководства завода и инженерами, недавно арестованный брат и живущие за границей родители, пытавшиеся его материально поддержать. Партком проголосовал за его исключение. Спустя два месяца Быстрицкого арестовали.

На каждом заводе людей исключали из партии и арестовывали целыми группами накануне ареста их общего знакомого или коллеги. Например, на заводе «Динамо» аресты некоторых должностных лиц повлекли за собой аресты множества других людей. Начальник экспериментального участка завода Прохоров, начальник второго механического цеха Крейцберг, технический директор Толчинский и начальник бюро опытных образцов электровозов Хайлов — все они работали над производством экспериментальных электровозов. Когда этих четверых арестовали за троцкизм, партком начал проверку их выдвиженцев, друзей и наставников. После ареста Хайлова партком начал проверять биографии Мениса, Хведченя и Корнеева, также работавших над локомотивами. Когда сестра работница Корнеева — комсомолка начала защищать своего брата перед знакомым, этот человек заявил о высказываниях Корнеевой. В результате ее исключили из комсомола. Таким образом, последствия после первых арестов распространились по вертикали вниз, на рабочих, а также и по вертикали вверх. Жертвами стали начальники цехов и руководители, имевшие тесные связи с директором завода М. Е. Жуковым. Жуков — член партии с 1918 года обвинялся в том, что «окружил себя врагами народа». После исключения из партии, он был уволен со службы. После пожара на заводе за вредительство арестовали протеже Жукова — заместителя директора по финансам Шейнина, а также начальника цеха металлолома Клюпова и Романова — начальника исследовательского бюро. Заявления лились потоком, назывались имена их друзей и коллег, включая руководителя по фамилии Агуреев, который был связан с Фоминым — начальником четвертого механического цеха и техником цеха Мареком. После проверки в парткоме и исключения из партии, эта группа оказалась в руках НКВД. Совместные действия цехкомов, парткомов и НКВД, а также анонимные заявления способствовали экспоненциально быстрому увеличению количества арестов. Арестом Жукова репрессии на заводе «Динамо» не закончились. На его место назначили нового директора по фамилии Ясвоин. Но его также скоро арестовали и заменили другим человеком.

Члены партии постоянно говорили об «абсолютной честности перед партией», о том, что «ничего не скрывают от партии», об «искреннем отношении к партии». Многие члены партии, занимавшиеся по настоянию руководства всеобщим разоблачением, попали в страшный переплет. Если они сообщали о вызывающих сомнение фактах биографии или связях, их подвергали строгим допросам и дальнейшему следствию. С другой стороны, если они своевременно не писали подробное заявление, их исключали из партии за бесчестность и утаивание правды. Но предоставление подробной информации вряд ли являлось гарантией безопасности. Когда Марголина — член партии, работавшая на фабрике «Трехгорная мануфактура, тайно получила от своего брата почтовую открытку в которой сообщалось, что ее замужняя сводная сестра осталась одна, она немедленно сообщила об этом секретарю парткома. Он строго предупредил ее не отвечать сестре. Спустя несколько месяцев брат снова написал ей, сообщил, что муж ее сводной сестры арестован. Затем за дело принялся партком. «Почему такая предосторожность к полученной открытке?», — лицемерно спросил член парткома. После долгого допроса партком проголосовал за то, чтобы написать во все соответствующие инстанции, включая органы НКВД и парторганизации, о ее сводной сестре, зяте, родственниках и друзьях, помогавших ей устроиться на фабрику, информировать их об аресте и затребовать дальнейшую информацию. Наблюдая подобные истории, многие честные люди становились лжецами. Страшась предстоящих допросов, которые могли разрушить их собственные жизни и испортить жизнь других людей, они решали не признаваться в том, что знали об арестах. Они скрывали, что имеют родственников с «сомнительным» прошлым, перестали писать письма, разработали метод связи при помощи условных знаков и тщательно продумывали свою защиту с близкими друзьями и членами семьи, усугубляя атмосферу «виновности» и подозрений. В таком положении не было возможности быть честными.