Книга Расшифрованная "Илиада" - Лев Клейн

Но такие психологические трудности тоже не так уж часто встречаются в «Илиаде». Важнее ситуации вовсе несуразные, необъяснимые без чуда.

Сразу же возникает мысленное возражение: а зачем же было певцам создавать такие несообразные ситуации? Верно. А они их обычно и не создавали. Но эти ситуации возникали сами, как только начиналось изменение песен, осложнение их вставками, изъятиями, поправками и т. п. Обычно то или иное событие находится в цепочке событий, в логической связи с ними. Удаление или изменение одного из них сразу же нарушает эту связь, создает противоречия, которые певцу необходимо устранить как можно более простым способом, без большой переделки остального текста. Не все противоречия удается заметить (и это дает критикам возможность углядеть подмену), но ближайшие противоречия певец замечает — и хочет устранить.

Вот тут и помогает подручный инструментарий, состоящий из богов. Является нужный бог и производит необходимое чудо. Все вопросы и возражения отпадают. Боги если и не всемогущи (над ними стоит рок), то все же способны на очень многое. В более сложных обстоятельствах изображается целая сцена с богами на Олимпе или в других местах, приводящая к нужному эффекту.

Напомню сцену поединка Гектора с Аяксом. В этой сцене, взятой для вставки, герой Гектор погибал, был явно убит Аяксом (и незамеченные следы этого сохранились даже после правки). Но сцена эта вставляется в поэму близко к ее началу. Гектор еще должен действовать в ней и погибнуть в конце поэмы от руки другого героя — Ахилла. Что ж, есть выход: самая кульминация чуть-чуть изменяется, удар оказывается не смертельным, а почти смертельным, в самый решительный момент появляется бог (в данном случае Аполлон) и спасает героя.

Или возьмем другой случай. Песнь VIII несомненно продолжает песнь V, т. е. «Диомедию», аристию Диомеда. Она была создана для прославления Диомеда, вождя ахейцев. Но в нынешнем контексте она помещена в том месте поэмы, где преимущество должно оказаться на стороне троян. Зевс ведь обещал Фетиде даровать Ахиллу возможность отмщения Агамемнону. И вот Зевс, запретив всем богам вмешиваться в битву, запрягает своих златогривых коней в колесницу и мчится на ближайший к Трое холм, там усаживается, внимательно следя за битвой, и, как только ахейцы идут в бой, швыряет перун в ахейские рати.

Страшно грянул от Иды Кронид и перун, по лазури,

Пламенный бросил в ахейские рати; ахейцы, увидя,

Все изумились, покрылися лица их ужасом бледным

(VIII, 75-77).

Мало того, когда Диомед с Нестором в роли возницы устремился на Гектора и уже поразил его возницу, дальнейшие события были явно скверными для троянцев. Но они переведены в сослагательное наклонение.

Сеча была б, совершилось бы невозвратимое дело,

В граде своем заключились бы, словно как овцы, трояне;

Но увидел то быстро отец и бессмертных и смертных.

Он, загремевши ужасно, перун сребропламенный бросил

И на землю его, пред конями Тидида, повергнул:

Страшным пламенем вверх воспаленная пыхнула сера;

Кони от ужаса, прянув назад, под ярмом задрожали;

Пышные коней бразды убежали из старцевых дланей...

(VIII, 130-137)

Таких примеров в «Илиаде» бездна. Механизм такого использования «аппарата богов» продолжал действовать и в античной трагедии. Там, когда нужно было повернуть действие в неожиданную и непредусмотренную всем ходом событий сторону, на сцену неожиданно спускалась сверху на веревках с блоками платформа, на которой находился актер, играющий роль бога. Он отдавал соответствующие распоряжения, спасал кого нужно или убивал, кого требовалось убрать, и действие поворачивало в нужную сторону. И сейчас выражение deus ex machina используется, если нужно окрестить какой-нибудь способ внезапного спасения сюжета от неестественности развития событий, апелляцию к чуду.

Само собой, применение таких приемов предполагает в певцах гомеровского эпоса известную долю цинического отношения к богам, граничащую с атеизмом (Mazon 1959). По крайней мере чуждую и непонятную людям, воспитанным в почитании единого Бога — христианам, мусульманам, иудеям. «Не произноси имя Божие всуе!» — вот принцип отношения к Богу в монотеизме. Совершенно очевидно, что Гомер или гомеровские певцы использовали образы своих богов всуе, чисто потребительски — по всякому случаю, когда нужно было закрыть швы, сгладить противоречия в сюжете, замаскировать неловкости в психологическом рисунке, — словом, использовали богов, как заплаты и как нитки для штопки.

Даже в наше просвещенное и практичное время попытки изобразить жизнь Иисуса Христа (пророка, приравниваемого к Богу) хотя с небольшими отклонениями от канонического евангельского повествования встречаются в штыки христианскими церквями. А представить себе, чтобы Христос, или Богоматерь, или сам Саваоф слетали к земным людям всякий раз, когда есть надобность изменить ход событий в ссоре, драке или войне, совершенно немыслимо. А гомеровские певцы поступали с богами именно столь бесцеремонно.

2. Боги как люди. Более того, жизнь богов они изображали чрезвычайно похожей на обыденную человеческую. Антропоморфизация богов — дело понятное, общераспространенное. На каком-то этапе развития религии у богов появляется человеческий облик. Обычно это облик идеального человека — в нем идеализированы и гиперболизированы лучшие человеческие качества (скажем точнее: те, которые тогда считались лучшими). Но гомеровские певцы необыкновенно принижали достоинство и статус богов, видя в них не только человеческие достоинства, но и человеческие недостатки.

В IV песни «Вдруг Олимпиец Кронион (Зевс) замыслил Геру прогневать речью язвительной» (IV, 5-6). Он, издеваясь, начал поддразнивать обеих богинь — жену и дочь, Геру и Афину, что вот, мол, они козни против троянцев строят, а тем Аполлон с Афродитой споспешествуют, да и сам он благоволит Трое:

Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных

пиршеств,

Ни возлияний, ни дыма... (IV, 48—49)

Очень примитивные причины благоволения. Потом Гера предложила ему обмен: она отдаст на разрушение любимые свои ахейские города—Аргос, Спарту и Микены, а он за то не помешает ей разрушить Трою. Зевс согласился. Так они потешили свой нрав за счет любимых своих «многолюдных» городов, населенных ни в чем не повинными людьми.

Где тут высшая божественная справедливость, благоволение к людям, просто доброта? Боги предстают жестокими, несправедливыми, коварными и капризными, которых и замолить-то невозможно. Боги здесь отличаются от людей только силой и возможностями-

бессмертием, способностями летать, становиться невидимыми, перевоплощаться, но никак не моральными качествами.

Гомеровские певцы уподобляли семейство богов не царскому семейству в представительском отображении — таким, каким оно желает предстать народу, — а обычному рядовому семейству. Это примерно как старый казак Синилин в шолоховском «Тихом Доне» представлял себе свое приглашение во дворец к царю, когда государь император кричит супруге: «Марея Федоровна, Марея Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал!» Певцы изображали семейство богов даже не наподобие благополучной рядовой семьи, а скорее семьи непривлекательной, жалкой и смешной — с изменами, семейными сварами, интригами и драками.