Книга Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942-1943 - Адольф фон Эрнстхаузен

– Все наружу! Воздушный налет! Все, кто может ходить, прочь из вагонов! Все на поле и там ложитесь!

В одну минуту все легкораненые пронеслись мимо меня на волю. Опустела даже часть носилок. Поначалу и мне не приходила в голову другая идея, кроме бегства из вагона. Мне лишь не хотелось покидать его первым. Однако когда я последним из способных ходить уже начал было спускаться из вагона, я перехватил исполненный зависти взгляд одного из тяжелораненых, который не мог подняться со своих носилок. И тут в голову мне пришла мысль.

– Вот дерьмо! – сказал я громко. – Еще бегать из-за них!

Я привалил свой рюкзак к стене рядом с открытой дверью, сел на него и стал набивать свою трубку, демонстрируя спокойствие, которого я, видит Бог, совершенно не ощущал. Уголком глаза я следил, как стали успокаиваться тревожные лица тяжелораненых, следивших за мной. До начала катастрофы теперь могли оставаться секунды, но для меня они протекали как долгие часы.

Мы услышали рев самолетных моторов. Рядом с поездом упало несколько бомб. Затем разрывы, от которых едва не лопнули барабанные перепонки, треск пробиваемых осколками досок, крики боли и смерти. Одна из бомб попала и взорвалась в середине другого вагона для раненых, устроив там кровавую баню. Ее осколки пробили и соседнюю стену нашего вагона, еще раз ранив троих лежавших около нее раненых.

Я еще не успел перебороть в себе секунды этого ужаса, как суматошные крики внутри вагона сменились треском пулеметных очередей и тявканьем бортовых самолетных пушек. Громкий треск, от которого снова болезненно прогнулись мои барабанные перепонки, раздался совсем рядом с моей головой. Мелкокалиберный снаряд русского штурмовика пробил отверстие в стенке вагона лишь в нескольких сантиметрах над моей головой. Но я не чувствовал ничего, кроме тупого шума в ушах. Лишь под вечер этого дня я почувствовал колкую боль на голове ближе к затылку и, протянув туда руку, нащупал пальцами большую мягкую шишку. Тогда я решил, что в суматохе приложился обо что-то головой. Но позднее из воспалившейся шишки вместе с гноем вышел маленький осколок мелкокалиберного снаряда авиационной автоматической пушки.

Вражеские самолеты скрылись за горизонтом. Однако по опыту этой войны мы знали, что следует ждать нового налета. Поэтому в соседнем вагоне, в котором после взрыва бомбы оказалось трое погибших и девять снова раненых, был быстро наведен какой-никакой порядок, и можно было отправляться в путь. Слава богу, что хотя бы вагон остался на ходу. Мы заняли свои места и стали ждать отправления. Но тут ко мне примчался санитар в неистовом возбуждении:

– Господин майор! Пойдемте быстрее! Машинисты хотят отцепить паровоз и уехать на нем!

Я побежал к локомотиву и успел предотвратить его отъезд. Старший машинист утверждал, что в тендере мало воды, чтобы доставить весь поезд до места, и поэтому он должен довести до Крымской только паровоз, чтобы там заправиться водой. Я потребовал, чтобы он отцепил платформы с вооружением, но довез до Крымской оба вагона с ранеными. Но это тоже невозможно, настаивал машинист враждебным тоном, всем своим видом выражая неповиновение. Я тоже сменил тон и заявил, что это приказ и в случае неповиновения я применю силу. Это подействовало. Успокоенный, я вернулся на свое место. Вскоре после этого поезд тронулся и, больше уже не останавливаясь, на гораздо большей скорости вскоре прибыл к вокзалу Крымской. Каково же было мое удивление, когда, выйдя на перрон, я увидел, что от состава не были отцеплены даже платформы с вооружением.

– Вот же негодяй машинист! – выругался один из раненых. – Они хотели бросить нас как цели для русских самолетов, чтобы самим безопасно добраться до места. Наше счастье, что вмешались вы, господин майор.

Задержка в Керчи

Мы переночевали в каком-то барачном лагере и должны были на следующее утро отправляться самолетом в Керчь, расположенную в Крыму. На аэродроме погрузкой руководил главный врач. Он высказал неудовольствие в отношении того, что у меня на груди на пуговице мундира не висело сопроводительное предписание, на котором должно было быть описано ранение или болезнь. Я предъявил ему заключение нашего дивизионного врача.

– Это заключение меня не интересует. Вы должны иметь сопроводиловку. Без нее я не могу позволить вам эвакуироваться.

– Тогда я прошу вас выписать мне такую сопроводиловку.

– У меня здесь нет бланков. Вам следует получить ее в другом лазарете.

– Где он находится?

– Вниз по улице, в восьми километрах.

– Можно здесь найти автомашину?

– Нет.

– Как же мне тогда туда добираться? Я в таком состоянии не могу пройти шестнадцать километров пешком.

– Встаньте на обочине. Все время туда идут грузовики. Вас подбросят.

– Но тогда я не успею к отлету самолета.

– Отправим вас следующим.

Мне не оставалось ничего другого, как только голосовать на обочине, и один из водителей грузовиков согласился меня подбросить. В лазарете меня только спросили, какую болезнь им следует проставить в сопроводиловке. Я сказал:

– Паратиф.

Когда я вернулся на аэродром, самолет с ранеными давно уже улетел. Следующий должен был вылетать в одиннадцать часов, то есть через час. Когда я предъявил полученную сопроводиловку главному врачу, он стал воплощенной любезностью и сказал, что настаивал на этой бумаге только в моих собственных интересах, чтобы у меня в дальнейшем не возникало никаких трудностей и я бы скорейшим образом добрался до родины. Его любезности я проигнорировал.

На транспортном «Юнкерсе» мы пролетели над болотистым, местами затопленным и покрытым льдом устьем реки Кубань и морским Керченским проливом. Вскоре приземлились в Керчи. Там нас пересадили в автобус и довезли до устроенного в бывшей школе лазарета. Прием в нем нельзя было назвать дружественным.

– Офицеры на первом этаже, первая дверь налево, – крикнул фельдфебель санитарной службы.

Я первым вошел в просторную классную комнату, пол в которой был покрыт слоем сена. На сене плечом к плечу лежали раненые офицеры, напоминая уложенные в консервную банку сардины. Ужаснувшись, я остановился при входе.

– Заходите в наши апартаменты, господин майор, – крикнул мне молодой обер-лейтенант, над которым возвышалась на опоре заключенная в шины перебинтованная рука. – Мы еще немного потеснимся. Так и так неуютнее уже не станет.

– Но вас же и так много.

– Ничего не поделаешь. Где-нибудь в другом месте вам не нашлось бы даже кусочка пола.

После меня в комнату проковылял капитан с ранением в ногу, который, как и я, сам нес свой рюкзак. Затем принесли какого-то раненого офицера на носилках.

– А где вещи этого господина? – спросил обер-лейтенант с рукой на опоре принесших носилки пожилых солдат тыловых служб.

– Сейчас принесем и их, – пробурчал один из них.