Книга Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Венский наш посол, Голицын, был совершенно уничтожен. Он писал, что князь Кауниц не хочет с ним даже разговаривать, что над русскими и их войском все безнаказанно смеются. Матвеев сообщал, что в Гааге известие о Нарвской битве было получено 14 декабря и везде вызвало нескрываемый восторг, газеты наполнились беззастенчивыми шутками и обвинениями Петра в личной трусости. Польша требовала, чтобы ей был возвращен обратно Киев. В Вене распространился слух о новом нашем поражении под Псковом; говорили, что государь едва успел убежать с небольшим конвоем, что царевна Софья оставила монастырь и вступила на престол…

Помощи ждать было неоткуда. Петр уже подумывал о том, чтобы перелить в пушки церковные колокола и взять из монастырских казнохранилищ часть схороненного там золота и серебра. Но обе эти меры могли возбудить неудовольствие в народе. Государь колебался. Он заперся в опочивальне и никого к себе не допускал. Даже Меншиков, пользовавшийся особой его любовью, не смел к нему войти.

Рассохин, по обыкновению, стоял перед плотно затворенною дверью и прислушивался к неровным шагам царя. Вот уже второй день, как ни одна живая душа не переступала этого порога. Сперва молодой денщик пытался разгадать, о чем думает, запершись у себя, государь, но такого рода задача оказалась ему не по силам, и мысли его, словно планеты вокруг солнца, снова начали вращаться подле голубоглазой Лизхен. Робкие сначала и скромные мечты постепенно начали сменяться воздушными замками все более внушительных размеров, и под конец Рассохин, наверное, потерял бы всякое сознание действительности, если бы чьи-то тяжелые шаги не заставили его очнуться.

Это был князь Ромодановский, который, узнав, что царь уже целые сутки сидит у себя в опочивальне и никого не принимает, решился навестить его. Часовые, зная, каким доверием пользуется у государя Ромодановский, не посмели его остановить: князь мог по своему полномочию казнить их смертью, не спрашивая на то разрешения. Не хуже часовых знал об этом и Рассохин и потому почтительно отступил от двери.

Ромодановский вошел без доклада и остановился. Государь ходил по комнате в глубокой задумчивости и не замечал пришедшего. Тогда князь пошел к нему навстречу, так что они столкнулись.

Петр пасмурно взглянул на него.

– Как ты, дядя, сюда забрел? – спросил он изумленно. – Разве не сказано тебе, что никого не велено пускать.

– Других, может быть, а только не меня, – невозмутимо ответил Ромодановский. – Меня и родитель твой, царь Алексей Михайлович, без доклада к себе пускал. Ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил… Кто же невзгоде печься будет о тебе, как не я. Полно крушиться, скажи, о чем целые сутки думаешь. Царь, отец твой, и царица, твоя мать, наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе надо вместе, а не одному.

– Полно, дядя, пустое молоть, – послышался недовольный голос Петра. – Какой совет, когда в казне нет денег, когда войско ничем не снабжено, и артиллерии нет, а сие потребно скоро…

И государь опять тревожно заходил из угла в угол.

Ромодановский помолчал и, сурово посмотрев на Петра, произнес:

– Долгая дума – большая скорбь. Полно крушиться. Открой думу свою, какой к тому находишь способ; авось либо верный твой слуга промыслить полезное.

– Чтоб иметь артиллерию, для которой нет меди, думаю я, по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон. Перелив их в пушки, загремлю ими против шведов полезным отечеству звуком.

– Добро мнишь, Петр Алексеевич… А о деньгах как же?

– Так, чтоб в монастырях и в церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить, и натиснуть из него денег.

– На сие нет моего совета. Народ и духовенство станут роптать и почтут грабежом святыни.

– О народе я так не мню, я не разоряю налогами подданных и защищаю отечество от врага. А прочим зажму рот болтать. Лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников.

– Не все так здраво думают, Петр Алексеевич, сие дело щекотно. Иное придумать должно.

Государь нетерпеливо махнул рукой.

– Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без оных войско с холоду и голоду умрет. Теперь иного средства нет…

– А я так знаю, что есть и что Бог тебе пошлет. Только скажи, сколько надобно.

– На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу.

– Не можно ли поменьше?

Петр знал, что Ромодановский никогда не лгал, и потому Рассохин ничуть не изумился, услышав, как он совершенно другим, уже радостным голосом стал просить старика, чтобы тот открыл ему свою тайну.

– Не скажу, а услужу, – по-прежнему спокойно ответил Ромодановский. – Успокойся. Довольно того, что помощь государству в такой крайности учинить должен.

Послышались шаги, приближающиеся к двери, и денщик сообразил, что Ромодановский хочет удалиться. Но государь остановил его и неотступно стал просить, чтобы он сказал ему, откуда надеется достать денег. Князь сперва возражал, но, видя, что ему никак не отделаться, вздохнул и, наконец, произнес:

– Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так. Поедем теперь, но не бери с собой никого.

4

Едва ли Рассохин ясно отдавал себе отчет в том, что он делает, когда, почтительно проводив глазами государя и Ромодановского, крадучись последовал за ними, а затем опрометью бросился вслед за санями, в которые они уселись.

Из Преображенского они проехали в Кремль, прямо к Тайному приказу, которым начальствовал Ромодановский, и вошли в комнату присутствия. Там в это время, кроме сторожа, никого не было. Князь повелел ему отодвинуть шкап с приказными делами, стоявший у стены. Дряхлый старик сторож не в силах был сдвинуть его с места. Государь стал помогать ему. Тогда стенки шкапа затрещали, и он тяжело двинулся вдоль стены, обнаружив в ней железную дверь.

Петр I усмиряет ожесточенных солдат своих при взятии Нарвы в 1704 году. Фрагмент

Петр сгорал от любопытства и тревоги, а Ромодановский, не торопясь, тщательно осмотрел висевшую на двери восковую печать и долго сличал ее с тем перстнем, который был на его руке. Удостоверившись, что все обстоит благополучно, князь вынул из кармана хранившийся в кошельке ключ. Но замок ему не повиновался, дверь не отпиралась уже лет двадцать, и замочные пружины совсем заржавели.

Никто, кроме самого Ромодановского и старика сторожа, не знал о существовании тут двери. Не только переставлять шкап, но даже говорить об этом было под страхом смертной казни запрещено еще со времен Алексея Михайловича, под тем предлогом, будто во внутренних палатах, находившихся позади него, хранились тайные дела.

Послали сторожа за ломом и топором, и все трое принялись за работу. Наконец, благодаря силе Петра Великого, дверь была открыта, и глазам присутствующих представилась довольно низкая сводчатая комната.