Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Предложения знакомиться с соседями мы отклоняли и так и не собрались сходить в Горы в гости к священнику, который очень упорно звал нас. Мы побывали в Озерах у заводского врача — очень хорошего хирурга; жена его преподавала там же, где и папа, и уклониться не было никакой возможности. Впрочем, это было очень приятное знакомство: люди оказались радушные, культурные и даже интересные; сын их был студентом МВТУ — нескладный, близорукий, слегка заикающийся юноша, чудаковатый; впоследствии из него вышел очень дельный инженер. Попутно мы осмотрели Щербаковскую мануфактуру[334], и это стоило труда; познакомились с директорами, что оказалось весьма полезно для отъезда в Москву: завод имел свой вагон[335].

Мы не только отдыхали, но и оказывали очень существенную помощь на сенокосе. Мамин сенной участок находился за Озерами и озерами на берегу Оки. Опять-таки у Григоровича и других классиков хорошо описаны эти заливные луга во время сенокоса. От дома расстояние туда было восемь километров. Очень рано утром телега, нагруженная всем, что нужно для работы, а также самоваром, пирогами, пирожками, котлетами и всякой другой снедью, повезла тебя, Бориса и Эдуарда Карловича. Я с мамой должен был придти пешком несколько позже, так как имелись дела в Озерах. Папа вышел провожать вас и задумчиво сказал: «Экспедиция на луга», и я сейчас же почувствовал, что эти слова выражали у него целый мир фантазий, мечтаний; я хорошо знал его романтизм, потому что сам являюсь таким же романтиком. Немного погодя мы с мамой пошли в Озеры и, выполнив наши дела, отправились дальше, и как-то вышло, что заплутались в старых руслах. Куда ни шли, отовсюду видели луга и ваши фигуры, но между нами оказывался какой-нибудь водный проток, совершенно непроходимый: эти русла широки, глубоки и полноводны. Наконец, мы увидели досчаник[336] без перевозчика и сели в него; я греб доской, а мама вычерпывала ведрышком воду; так и перебрались.

Я сейчас же понял, что эта работа — не синекура. Эдуард Карлович косил, косил быстро, а ты шла с граблями и перебирала. Что же касается Бориса, то он спокойно лежал под предлогом, что за ним некому перебирать. Предлог был неудачный, потому что переборщиков пришли двое, и мы бы живо его догнали, а так и нам нечего было делать. Его заставили сейчас же взяться за косу; мама взялась за грабли. Я хотел сменить тебя, но ты, с твоей всегдашней добросовестностью и упрямством, пожелала сама выполнить положенный урок до полдника. К тому же работа привлекала тебя, и ты хотела усвоить эту новую «технику» так, чтобы никакой критик не мог ничего сказать. Я отправился сменить маму, которая занялась нашим завтраком.

Перед завтраком все пошли помыться к ближайшему руслу, и я помню, как весело и бодро ты плескалась у берега. Трудно было найти какую-нибудь тень: мы растянули на граблях парусину, и кое-как, но с небывалым аппетитом, отдали должное пирогам с луком и яйцами, котлетам и сладким пирожкам с чаем. Потом немного поспали и снова взялись за работу с несколько убавленным рвением. Поздно вечером двинулись в обратный путь: ты — на возу уже сухого сена, а остальные — пешком. На следующее утро предстояло повторение программы, и ты с тем же увлечением участвовала в повторении. Нужно ли говорить, что ни в какой момент ты не вела себя как дачница, приехавшая на каникулы, а, чем и как могла, участвовала в домашней работе? Во время выпалывания сорной травы мы имели опять минуту волнения из-за обручального кольца: вдруг обнаружилось его исчезновение. Сначала ты искала всюду сама; потом пришла мама с граблями; затем я начал обшаривать все закоулки и нашел его, завалившимся в кротовую нору, после двух часов поисков и уже в сумерках; тебе, моей маленькой роднушеньке, эти два часа дались тяжело.

Как и всюду, где бывали потом, мы постарались ознакомиться с местными ресурсами. В Марково пошли искать мед: эту прогулку я также хорошо помню. Шли с мамой и в лесу встретили «прогуливающуюся» лодку — настоящую речную лодку, которую медленно катили на колесиках. Это было весьма необычное зрелище; к тому же колесики оказались сделаны с большим искусством. Несколько дальше, окинув влюбленным взглядом лес — действительно, очень красивый, — мама сказала: «Вот за что еще я люблю эти места, — тут совсем нет змей» (всю жизнь она ужасно боялась всего извивающегося, и змеи внушали ей мистический ужас). Я про себя усомнился в этом, но ничего не сказал.

Через полчаса мы встретили школьную экскурсию, сопровождаемую учителем, и каждый ученик волок за собой на веревочке великолепную змею, по большей части — темную гадюку, каких мы видели потом в Савойе. «Где вы поймали их?» — спросили мы. «На берегах Оки, всюду», — был неутешительный ответ. Должен сказать, что в окрестностях Бабурино сами мы ни разу не видели ни одной змеи. В Марково познакомились с очень почтенным крестьянином, жгучим брюнетом, и нашли у него в обмен на что-то несколько кило великолепного меда, но прошлогоднего сбора: для этого было еще рано. Так прошли три недели. Нам ужасно не хотелось возвращаться в Москву, но ни я, ни ты не могли остаться. Пришлось побывать на заводе, получить места в заводском вагоне и с крайней неохотой расстаться с земным раем.

Возвращение было не без волнений. В Голутвине железнодорожная Чека во что бы то ни стало хотела меня высадить (ты ей не показалась подозрительной). Я наорал на чекистов. В это время поезд тронулся, и они поторопились повыскакивать вон. На следующее утро мы были в Москве, с неохотой глотали пыль, с неохотой увидели тетю Маню. Расплата за три недели отдыха наступила для меня очень быстро[337].

После возвращения из Бабурино, как это происходило потом каждый раз после наших отсутствий в Москве, я нашел мое научное хозяйство в несколько расстроенном, а в Книжном центре — в катастрофическом положении. Внутри Центра все шло хорошо, и Волгин, который замещал меня, не наделал никаких глупостей. Но произошли внешние события: милейший В. В. Воровский покинул Госиздат, перейдя в Наркоминдел, что оказалось для него роковым (вскоре он был убит в Швейцарии белогвардейцами). Его преемником оказался некий Закс, бывший нарком Баварской советской республики, — человек грубый, глупый, некультурный и фальшивый. Он назначил обследование разных отделов Госиздата через посредство новой тогда рабоче-крестьянской инспекции, пришедшей на смену госконтролю[338].

Обследования выполнялись группами рабочих без всякого участия специалистов или интеллигентов. «Чистый рабочий беспримесный здравый смысл и классовое чутье», — говаривал М. Н. Покровский, потирая руки, и принимал без обсуждения все, что ему предлагали эти комиссии. Как раз такое обследование Книжного центра было произведено в мое отсутствие: оно продолжалось не более двух часов. Волгину не задали никаких вопросов, и тот не придал никакого значения этой комиссии: мало ли их бывало. Когда я приехал, меня ждало приглашение к Заксу, который задал мне ряд глупейших вопросов, особенно настаивая на роли Магеровского, которого особенно не терпел, в организации Книжного центра. Его также интересовали отношения между секретаршей Книжного центра Чхеидзе и Магеровским. Отношения были совершенно ясные: Чхеидзе являлась законной женой Магеровского. По некоторым замечаниям я понял, что и сам не очень нравлюсь Заксу, но все-таки никаких указаний делового характера от него не получил.