Книга Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон

Шел снег, и говорили, что красные заняли позиции на холмах к северу от города и обстреливают его. Насколько это было правдой, мы так и не узнали, но проезд через Ростов, похоже, был внушающим страх делом. И Холмен был так взбешен тем, как некоторые офицеры из Таганрога подключились к этой свалке, что заявил о своем намерении завести книгу в конторе чиновника при железной дороге, в которой каждый британский офицер, проезжающий через станцию, должен будет расписаться с указанием причин, по которым он оказался здесь.

Говорили, что город в таком хаотическом состоянии, что военный комендант вешает и мужчин, и женщин и как средство восстановления порядка оставляет их трупы качаться на фонарных столбах.

Все магазины были заперты, и не было еды для несчастных беженцев, которые наконец стали переправляться через реку по льду, пока не пришли ледоколы, чтобы не допустить перехода к красным. Было потеряно огромное количество жизней, потому что не было организации, и попытки Холмена как-то упорядочить ситуацию ни к чему не привели, потому что сражение на белых равнинах на севере было окончательно проиграно, и в ночь на 8 января красные ворвались в Ростов. Бойцы Буденного были возбуждены победой, и их командиры, важничая, расположились в доме человека по имени Парамонов – богатого торговца, где совсем недавно размещался штаб белых генералов. В городе вспыхнули оргии грабежей и убийств, и только это дало белым возможность окопаться в Батайске на сильных позициях по линии холмов, к югу от реки, прямо за нею, а справа находился большой участок болот на стороне большевиков. Хотя река и замерзла, болота оставались непроходимыми, и, несмотря на восемь фронтальных атак, предпринятых большевиками, белые позицию удержали.

Холмен, все еще обозленный тем, что британские офицеры добавили со своей стороны к общему беспорядку, появился на железной дороге в Тихорецк, где различные люди из миссии скапливались на станции по пути на юг. За исключением моей донской группы, везде в районе Ростова – Батайска царил беспорядок, и он попытался установить хоть какой-то контроль. Но к тому времени это стало невозможным, и я сам должен был полагаться на своих офицеров, пробиравшихся ко мне, на их инициативу и больше ни на что. До меня просто не доходит, как мы сумели вновь собраться вместе, но нам это удалось. Поскольку мою группу, скорее всего, в ближайшем будущем должны были у меня забрать, я был в мрачном состоянии духа и с горечью наблюдал, как другие группы сосредоточиваются для отъезда на Тихорецк и Екатеринодар. Переформирование фронта сейчас, похоже, требовало совершенно новой организации британской помощи, чтобы ему соответствовать, и я был уверен, что пропущу самые волнующие моменты.

К тому времени Кавказская армия, которой теперь командовал Покровский, отступала от Царицына вдоль линии на Тихорецк, но все еще удерживала фронт на рубеже реки Маныч. На ее левом фланге находились 1-й, 2-й и 3-й Донские корпуса, опиравшиеся на трассу Торговая – Батайск, пересекающую первую магистраль, имея в резерве кавалерийский корпус Павлова на весь свой участок фронта до Батайска. Далее располагалась гвардейская кавалерийская бригада Бобровича из Добровольческой армии, удерживавшая сам Батайск и район до берега Азовского моря, а в то же время южный берег Дона удерживал корпус Кутепова из Добровольческой армии, включая знаменитые полки Маркова и Алексеева. Все войска, кроме кубанских казаков под началом Покровского, находились под командой Сидорина, а поскольку фронт постепенно стабилизировался, он бросил их вперед на Кущевку, где они и оставались вплоть до отвоевания – а через два дня новой потери – Ростова.

Перед тем как мне отбыть в Тихоренк, Холмен отвел меня в сторону.

– Думаю, будет лучше всего отозвать британских офицеров из Донской армии вообще, – сказал он.

Я попробовал было переубедить его, что мы все еще нужны, и в конце концов он согласился, чтобы группа продолжала действовать, поэтому я вернулся в Сосыку 20 января и провел несколько дней за передачей моему преемнику всей информации, что у меня была.

К этому времени события стали неожиданно разворачиваться благоприятно для деникинской армии, потому что красные потерпели два разгрома подряд при попытке переправиться через Дон и Маныч – и каждый раз от Донского кавалерийского корпуса Павлова, которому помогали кавказцы Топоркова. Красные потеряли под Батайском и Веселым несколько пушек, но, к сожалению, эти успехи значительно перевесил негативный результат поведения кубанских казаков, которые теперь определенно склонялись к политике «прекращения войны». Покровский не имел на них такого влияния, каким обладал Врангель, а казачьи политики вновь завели свою волынку в надежде на автономию в обмен на их прекращение сопротивления.

Постепенно их отряды стали растекаться по своим деревням, исчезая по ночам по одному, по двое и группами либо просто покидая позиции на глазах отчаявшихся офицеров и иногда бредя целыми эскадронами, ротами и даже полками, уставшие от войны, плохого командования и превосходящей силы красных. И никто ничего не мог поделать, чтобы остановить их. Тем временем одновременно на обоих флангах армейской группы Сидорина началось новое красное наступление, в результате чего кавказские части были выбиты назад, на Торговую, и обнажился фланг 1-го Донского корпуса.

Когда я вновь отправился на фронт, холод усилился, а работоспособность немногих паровозов упала до самого низкого уровня, так что эта поездка стала испытанием терпения, потому что поезда проходили за один раз лишь несколько миль, и каждый вплотную упирался в хвост переднего, если получивший хорошую взятку начальник станции ухитрялся пропустить между ними еще один состав. Машинисты зачастую не имели опыта, и наш поезд едва набирал скорость 10 миль в час, будучи перегруженным и таща за собой, как минимум, 80 вагонов, тормозя и вновь трогаясь, останавливаясь, чтобы дать возможность оторваться идущему впереди поезду, затем трогаясь опять под громкое шипение паровоза, пронзительный свист пара, когда колеса буксуют на рельсах, пытаясь вновь привести в движение этот огромный груз. Каждый раз на остановке мы выходили, чтобы размять ноги или даже заварить чай, отлично зная, что не останемся в степи, потому что каждый новый старт был настолько медлительным, что всегда можно было успеть взобраться в вагон до того, как поезд наберет нормальный ход.

Рывки, вызываемые перегруженным локомотивом, приводили к тому, что любая еда не задерживалась на столе слишком долго, но эти рывки ослабели после того, как мы пригрозили машинисту проучить его за то, что разбилась наша последняя чайная чашка.

Мы проезжали мимо разбитых поездов и сгоревших станций – признаков недавних боев или кавалерийских рейдов. Условия становились кошмарными, так как повсюду свирепствовал тиф. На всех станциях и общественных зданиях виднелись объявления, набранные красной краской, призывающие к предосторожности, чтоб не заболеть, и подчеркивающие необходимость мыться и стирать одежду, но так как не было топлива, чтобы разогреть воду, это было слишком трудно, и условия для мытья толп беженцев были совершенно ничтожными. Никто не менял одежду, потому что большинство беженцев не имели смены белья, и все они сидели в своих купе в такой тесноте, что эта смена была просто бесполезной. Медицинское обслуживание отсутствовало, и вши кишели в деревянной обшивке вагонов, в потрепанном обмундировании и овчинных шубах крестьян. Болезнь распространялась, как лесной пожар, и целые составы с людьми погибли из-за отсутствия медицинской помощи или замерзли до смерти, потому что были слишком слабы, чтобы позаботиться о себе. Их замерзшие тела, твердые, как дрова, сбрасывали рядом с рельсами, стаскивали с них сапоги и одежду, которые лишь передавали болезнь здоровым людям, снявшим все это для себя.