Книга Люкке - Микаэла Блэй

Он труси́л, почти волоча за собой ноги, словно каждый шаг приближал его к горькой действительности.

Следом за ним шла директор школы, где училась Люкке.

Интересно, она здесь как представитель школы, или ей стыдно, что она не разобралась с отношениями одноклассников к Люкке?

Эллен увидела несколько родителей одноклассников Люкке, но самих детей не было.

Вошла Хелена, и Эллен вздрогнула, словно взглянула в лицо самой скорби.

Она поздоровалась, осторожно кивнув. В ответ Хелена уставилась в каменный пол и продолжала идти вперед.

Могла ли она убить своего ребенка? В припадке безумия? Или злобы?

Вид у Хелены был очень одинокий. Она больше никогда не сможет поговорить со своей дочерью. Больше никогда не сможет сказать «прости» или обнять ее. Никогда, действительно никогда, когда речь заходит о смерти. «Если ты неверующий», – подумала Эллен и посмотрела на крест над алтарем.

«Я никогда не буду такой одинокой», – подумала Эллен, представив свою собственную маму. Она попыталась вообразить, каково той было потерять Эльзу.

Хелена села по другую руку Харальда.

Две женщины и один мужчина.

Зависть.

Двери церкви закрылись, и наступила мертвая тишина.

Эллен с трудом дышала в совершенно неподвижном воздухе. Свечи у алтаря больше не мерцали.

Зазвонили колокола, и она снова могла дышать полной грудью.

Глаза жгло. Так странно. Иногда на тебя накатывает скорбь, и ты не можешь совладать с нею. Плакать не хотелось. У нее нет права плакать на панихиде по Люкке, она ведь не знала девочку.

От чужой скорби появилась боль в затылке, которая перекинулась на позвоночник. Ей не надо было сюда приходить.

Колокола смолкли.

– Что только не делает с нами скорбь, – начал священник. – Начнем нашу панихиду с того, что все вместе сложим руки и в последний раз помолимся за Люкке.

Эллен сделала, как он велел.

– Бог, он всех детишек любит, и меня он не забудет. И куда бы я ни шел, всюду руки он простер. Счастье может и уйти, а Отец на небеси…

Внезапно кто-то с передних рядов встал. Эллен приподнялась, захотев увидеть, кто это.

Это была Мона. Она извинилась, поскольку нескольким людям пришлось подняться, чтобы она смогла выйти в церковный проход.

Эллен привстала еще больше.

– Теперь я хочу, чтобы мы устремили наши мысли к Люкке. Достаньте ваши молитвенники, – призвал священник. – Поем псалом двести сорок восемь.

Мона шла по проходу, пристально глядя прямо перед собой.

Заиграл орган, и священник запел дрожащим голосом:

– Бог, хранитель всех детей…

Собравшиеся тихо подхватили:

– Звездочка на небе светит, птенчик в гнездышке щебечет…

Эллен прокралась со своего ряда.

* * *

На пригорке у церкви Моны не было. «Скорее всего, она пошла к общинному дому», – подумала Эллен и поспешила туда. Потянула тяжелую дверь.

Хотя она придерживала дверь одной рукой, дверные петли громко заскрипели.

Помещение оказалось больше, чем она ожидала. Почти как зал. Вдоль стен были расставлены стулья, а посередине на полу лежало несколько вытертых половиков.

У окна на табуретке, вся скрючившись, сидела Мона.

Похоже, она не заметила, что кто-то вошел.

Девушка молча стояла у двери и смотрела на пожилую даму, съежившуюся, как птенчик, под несколькими одеялами.

Эллен увидела, что Мона дрожит. Одно из одеял сползло со стула на пол.

Она закрыла за собой дверь и осторожно направилась к Моне. Пол скрипел под ногами, но Мона по-прежнему не реагировала.

Эллен подняла одеяло с пола и накрыла им Мону, в ту же секунду вспомнив, как та закутала ее саму в одеяло, когда она насквозь промокла от дождя.

Перед глазами Эллен возникло флисовое одеяло в полоску.

И только сейчас сложился пазл.

Два по цене одного в магазине «Айса».

Одеяло Моны было такой же расцветки, что и одеяло, в которое была завернута Люкке. Полоски ярких цветов.

«Конечно, таких одеял много, – подумала Эллен. – Но какое странное совпадение».

Любовь и вина.

Но почему? Мона казалась единственным человеком, которому Люкке была по-настоящему небезразлична. Или Эллен и тут ошиблась?

Мона.

Злоба или безумие?

Или ни то, ни другое.

– Это ты ее убила, – произнесла Эллен медленнее и громче, чем ей хотелось.

Мона не прореагировала.

– Но почему?

Мона по-прежнему молчала, но задрожала еще сильнее.

Эллен переставила стул, стоявший у стены, и села, взяв Мону за руку. Она сама была в шоке от своих действий.

– Я не понимаю. Ты ведь единственная, кому Люкке была действительно небезразлична. – Эллен говорила мягким голосом, она не хотела вспугнуть Мону, боясь ее реакции. Женщина явно в шоке. Надо спокойно идти вперед. С каждой секундой она все больше и больше убеждалась в том, что права.

Мона знала, что Люкке пошла на теннис. Она могла подойти к Люкке, не прибегая к насилию. Если Эллен все правильно поняла, Мона была единственной, к кому Люкке могла прильнуть. Эллен свело живот, и она бессознательно крепко сжала руку Моны.

Та ответила, пожав руку Эллен.

Эллен тяжело дышала.

Смерть, смерть, смерть.

Она посмотрела на удобные туфли Моны и ее полные икры. Сквозь черные нейлоновые колготки виднелись варикозные вены.

Вот она какая, смерть. Она многолика.

Внезапно все встало на свои места. Эллен была зациклена на ненависти и злобе. Но на самом деле все было наоборот. Дело было в добре.

Хелена – плохая мама Люкке, которая не испытывала к дочери должных материнских чувств. Хлоя – злая мачеха. Харальд – эгоистичный отец. Мона – единственная, кому Люкке по-настоящему была небезразлична и кто фактически заменил ей мать. Эллен вспомнила слова экстрасенса Мигнуса. Он считал, что к смерти Люкке причастны многие. Возможно, так и было. Но они об этом не догадывались.

Она вспомнила о птице, убившей своих птенцов ради их спасения от того, что ее испугало. Это и есть объяснение? Если Мона спасла Люкке, то от чего? От ее семьи? Правда ли, что никакого другого выхода не было? Она убила девочку, потому что хотела ее защитить? Одно противоречит другому.

– Ты спасла ее, – сказала Эллен, опять удивившись своим словам, шедшим вразрез с любой логикой и всем основным представлениям о добре и зле.