Книга Аромагия - Анна Орлова

Оставалось лишь полагаться на врачебное искусство доктора Ильина. Пожалуй, стоит после обеда вернуться в дом госпожи Бергрид. Надо думать, инспектор не откажется от моей помощи…

Наконец шофер высадил меня возле крыльца.

Я взбежала по ступенькам и нетерпеливо заколотила в дверь, которая тут же распахнулась.

Из дома пахнуло сдобным духом. Я глубоко вдохнула и прикрыла глаза, наслаждаясь. Настоящее чудо: немного муки, молоко, яйца и щепотка дрожжей в горячей печи превращаются в хрустящие румяные буханки. Сейчас бы стакан молока и поджаристую хлебную корочку…

Я сглотнула слюну и шагнула через порог. Сольвейг, обдав меня ароматом уксуса и подгоревшей карамели, а также насмешливым взглядом, ретировалась на кухню. Дверь она оставила приоткрытой, явно рассчитывая подслушивать. Господин Бранд всегда ставил во главу угла лояльность слуг лично к нему, закрывая глаза на многие прегрешения. Как жаль, что я вышла замуж такой юной, что побоялась затевать войну за власть в доме, не умея вести хозяйство на хельхеймский манер. Теперь пожинаю последствия…

В гостиной обнаружились Ингольв и Петтер. В комнате, освещаемой лишь горящим камином и свечой на столе, царила полутьма. По стенам метались перепуганные тени, за окном уныло завывал ветер…

— Здравствуй, дорогой, — улыбнулась я, исподтишка изучая хмурое лицо мужа. — Здравствуйте, Петтер! А где господин Бранд?

Мальчишка молча поклонился, а Ингольв встал у камина, скрестив руки на груди.

— Где ты была? — резко произнес он.

— У госпожи Бергрид, — ответила я, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно.

— Что ты там делала? — нахмурился Ингольв.

С какой стати он учинил мне допрос?! Впрочем, спрашивать об этом я благоразумно не стала.

— Ей стало дурно, послали за мной.

Вошла Сольвейг, неся графин бренди и зачем-то хрустальную вазу. От нее несло жадным любопытством и злорадством, как гнилым луком.

— Надо было отказаться! Вечно ты суешь нос в то, что тебя не касается!

Сольвейг зачем-то водрузила пустую вазу на каминную полку и неохотно удалилась (подозреваю, чтобы подслушивать под дверью).

На этот раз сдержаться было труднее. Ингольв намеренно отчитывал меня при посторонних — чтобы унизить посильнее.

Он всегда считал, что мои поступки вызваны вульгарным любопытством, решительно не понимая, как раздражает какофония запахов вокруг. Я ощущаю диссонанс в окружающих ароматах и умею его устранять. Это похоже на настройку музыкального инструмента, когда фальшь на посторонний слух неуловима, а ты ощущаешь ее так остро и явно! И, главное, знаешь, какой колок подкрутить, чтобы устранить неправильность. И стискиваешь зубы, когда нет возможности это сделать. Почему же Ингольва это так бесило? Впрочем, ответ известен…

— Дорогой, я ведь доктор и не могу…

— Ты не доктор! — оборвал Ингольв и продолжил, с каждым словом все громче: — Из-за своих дурацких травок ты лезешь, куда не просят! В Ингойе есть нормальный врач, а ты только мешаешься у него под ногами!

От него пахло лавром — всепобеждающей уверенностью, — и это было как пощечина. Зачем топтать мои чувства?

— Да, я не доктор, — мой голос звучал тихо и сухо. — Потому что не поступила в колледж. Сбежала, чтобы выйти за тебя…

«В чем теперь раскаиваюсь» не прозвучало, но казалось, несказанные слова звенели в воздухе. Лицо Ингольва странно передернулось, потом налилось кровью.

— Ты…

— Дорогой, — я прервала мужа милой улыбкой, уже жалея, что позволила прорваться давней обиде. Все равно теперь уже ничего не изменить. — Давай не будем об этом, хорошо? Думаю, нам пора ужинать.

Ингольв мотнул головой, будто отгоняя невидимую муху, и сжал губы.

— Нет, — рявкнул он, видимо, всерьез настроившись на скандал. — Не перебивай меня! И не смей лезть, куда не просят! То ты с полицией якшаешься, то с хель водишься. Неужели ты не понимаешь, что моя жена должна быть выше таких историй?!

Я с трудом сдержала смешок, вспомнив, что сегодня уже вспоминала о безукоризненной репутации супруги полковника. Подошла к нему — без резких движений, будто к дикому зверю — положила ладони на его скрещенные руки.

— Давай не будем ссориться, — попросила негромко, заглядывая в глаза мужа, полускрытые тяжелыми веками.

Я старалась не думать, что эта сцена происходит на глазах у мальчишки (и наверняка на ушах у домоправительницы), только заметила краем глаза, как он покраснел.

— Не увиливай! — несмотря на мою близость, Ингольв держался по-прежнему настороженно.

Поцеловать его? Однако мелькнувшая в воображении сцена «мужчина отпихивает женщину, которая к нему пристает» заставила меня отказаться от этой идеи. Надо думать, со стороны это выглядело бы забавно: Ингольв, словно котенок, который упирается всеми лапами, когда его тыкают носом в лужу. Вот только чувствовать себя той самой лужей не слишком приятно.

— Послушай, мне надоело, что ты сломя голову мчишься к хель по одному щелчку пальцев. — Непреклонно продолжил он. — И скажи своим приятельницам, йотун тебя раздери, чтобы не присылали тебе цветов. Отец и так слег из-за тебя…

— Каких цветов? — переспросила я, уже решительно ничего не понимая.

— Вон тех! — Ингольв махнул рукой в сторону стола.

Повинуясь молчаливому приказу, ординарец осторожно взял незамеченный мною букет и протянул его мне, заставив задохнуться от неожиданности.

Ледяные розы — самые дорогие цветы в мире (во многом потому, что их выращивают только хель и драконы). В действительности они больше напоминали астры, только с шипами. Лепестки, сплетенные из невесомых снежинок, сияли прохладным льдистым цветом.

Смуглые пальцы Петтера составляли разительный контраст с белоснежными стеблями, усиливая ощущение нереальной хрупкой красоты. Эта непрочность обманчива: они сохраняют свою прелесть всю зиму, и тают, только когда богиня зимы Скади удаляется в чертоги мужа…

Кто мог прислать это чудо?! Оно ведь стоит целое состояние!

— Здесь есть карточка, — нарушил завороженную тишину Петтер, и в его темных глазах мне почудилось предостережение.

— Спасибо! — ответила я, принимая цветы.

«С благодарностью за все», — гласила записка. Лаконичная руна иса красовалась вместо подписи…

В футарке[17] две «и», и если ингуз — это Ингольв, то иса[18]…

Потупившись, я прижала цветы к груди, пытаясь скрыть дрожь в руках — вовсе не от избытка нежности, а от желания сдавить пальцами шею Исмира. Как он посмел так меня подставить?!