Книга Враждебный портной - Юрий Козлов

— А чего его искать? — удивилась она. — Рэтэ здесь. У меня... — добавила со значением, — в приемной...

— Дура! — сказал Каргин. — Он не по твоей части!

— А вот у женской части коллектива, — противным голосом произнесла секретарша, — есть мнение, что очень даже...

— Я имел в виду другое, — спохватился Каргин, вспомнив поступившую недавно «для служебного пользования» из министерства инструкцию о недопустимости вынесения «оценочных и любых иных суждений» о сотрудниках с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

— Самое разочаровывающее в любом романе, — сказал Каргин, когда Р.Т. вошел в кабинет, — его конец.

— Вы имеете в виду литературный жанр или человеческие отношения? — уточнил Р.Т.

Внешний вид Романа Трусы свидетельствовал, что минувшую ночь он провел явно не за чтением книг, а в... выгребной яме, вспомнил китайскую рыбу Каргин, этих самых человеческих отношений. Разочаровывающий их конец был нагляден и очевиден. Кожаное забрало Р.Т., похоже, приняло (отразило?) немало ударов. Воротник рубашки был в расплывшихся пятнах то ли крови, то ли вина. Сквозь кольчугу парфюма нет-нет да и просачивался отвратительный запах... выгребной ямы, решил не умножать сущности без необходимости Каргин.

Но не удержался — умножил.

Роман Трусы напоминал... трусы, провалявшиеся ночь под диваном, обросшие, как шерстью, скопившейся там пылью, на скорую (дрожащую) утреннюю руку выстиранные и мокрыми надетые на грешные чресла. А еще — труса, предчувствующего наказание за (временно) скрытые от общественности бесчинства. Да эта ли «тварь дрожащая», изумился Каргин, плыла недавно белым лебедем в паланкине, помахивая золотой тросточкой, обирала москвичей и гостей столицы в метро?

— Сумка с образцами в приемной, — нервно облизал сухие губы Р.Т.

— Образцами чего? — удивился Каргин.

— Одежды, — ответил Р.Т. — Про меня много чего говорят и пишут, но еще никто и никогда не жалел о том, что работал со мной. Я всегда выполняю свои обещания, закрываю контракты, соблюдаю договоренности. Я... — приоткрыл забрало, выпустил на свет часто моргающие, в красных прожилках глаза Р.Т., — знаю, как найти выход из любого положения, владею искусством превращения поражения в победу.

— И трусов, — неожиданно продолжил Каргин, — в... знамя.

— Да, — согласился Р.Т. — Я, Роман Трусы, — знамя современной России. — Кожаное забрало преобразовалось в косой подол улыбки.

— Трусы не могут быть знаменем, — возразил Каргин. — Или страна под ними сгниет и знамя ей станет ненужным, или сами трусы на флагштоке истреплются, превратятся в половую тряпку.

— Возможно, — не стал спорить Р.Т. — Только слепой не видит, что над нами гордо реет трехцветная половая тряпка. Но кто ее сорвет, кто вытрет об нее ноги?

— Я! — вдруг услышал собственный, твердый как камень голос Каргин.

Схожу с ума, подумал он. О чем я?

— Похвальное стремление, — холодно кивнул Р.Т., постепенно превращаясь пусть в помятого и не очень белого, однако неотменимо презирающего быдло лебедя с золотой тростью, — но трудновыполнимое. Или... есть такая партия?

— Россия все еще велика, — заметил Каргин, — даже и без четырнадцати отпавших республик. Нет такой партии. Но нет и таких трусов, чтобы покрыть все небо. Любой материал, — дружески потрепал Р.Т. по плечу, — особенно виртуальный, рано или поздно расползается на лоскуты, осыпается цифровым дождем. Трусы, даже объявившие себя государственным символом, не могут быть вечными. Они неотменимо превращаются в тряпку.

— Но как определить момент, — спросил Р.Т., — когда трусы, они же — знамя, превращаются в тряпку, о которую всем так хочется революционно вытереть ноги? До каких пор трусы — знамя и когда — тряпка?

— Ты сам знаешь, — ответил Каргин.

— И чем же ты хочешь заменить в нашем мире деньги? — поинтересовался Р.Т., глядя на Каргина сквозь кожаное забрало, как врач сквозь марлевую повязку на заразного больного.

— Должно же быть в нашем мире что-то, что превыше денег?

Каргин почувствовал, что разговор смещается в ту самую, ненавистную ему плоскость, когда все, что бы он ни сказал, будет выглядеть глупым и наивным, а все, что бы Роман Трусы ни ответил, — циничным, но убедительным. Закон суров, но это закон, говорили древние римляне. Жизнь подла и неправильна, но это жизнь, мог бы сказать (и говорил!) Роман Трусы.

— Кое в чем ты прав. — Блуждающий взгляд Р.Т. все чаще фиксировался на тумбочке под телевизором, где Каргин держал спиртное. Роман Трусы определенно хотел опохмелиться. — Конец нашего романа разочаровывает.

— Я знаю. — Каргин вдруг вспомнил дурацкий сон, где Гитлер в банном халате раскладывал на ломберном столике пасьянс под названием «Могила Наполеона», а божественный ветер шевелил занавески на окнах. — Ты считаешь то, что превыше денег, картой, принципиально отсутствующей в пасьянсе, который, в сущности, тот же роман. Но эта карта существует! — кивнул, разрешив Р.Т. доступ к вожделенной тумбочке. Пусть, пусть считает меня сумасшедшим! — с каким-то веселым (гибельным) отчаянием подумал Каргин, наблюдая, как Р.Т. трясущимися руками наливает в фужер коньяк. — А еще я знаю, — посмотрел на него с брезгливым превосходством трезвого, однако по необходимости вынужденного общаться с пьяницей человека, — что происходит с трусами в момент, когда деньги перестают быть «нашим всем».

— Что же с ними происходит? — жадно прикипел забралом к фужеру Р.Т.

— Трусы превращаются в... крысу, — ответил Каргин. — Как, впрочем, и трусы.

— А крыса, если верить народной мудрости, бежит с тонущего корабля... на бал, — поставил пустой фужер на тумбочку Р.Т., однако бутылку на место не убрал.

— Или, — продолжил Каргин, опасливо глядя на бутылку, — бросается на того, кто революционно топчет трусы.

— Есть и третий вариант, — вновь наполнил фужер коньяком Р.Т.

— Революционно огреть меня бутылкой? — усмехнулся Каргин.

— Крыса, как компас, указывает правильный путь. — Осушив второй фужер, Р.Т. переместился в кресло, извлек из кармана пружинно засохший платок, вытер (соскреб?) пот со лба.

— Кому? — спросил Каргин.

— Волкам-знаменосцам, — ответил Р.Т., — и овцам-революционерам. Чтобы и те, и те остались целы. Образ крысы вообще, — блаженно прикрыл глаза, распустил забрало Р.Т., — неотменимо демонизирован. Это сделано специально, потому что логика поведения людей в тех или иных обстоятельствах изучается на примерах поведения крыс в аналогичных, смоделированных применительно к их интеллекту, ситуациях. Человек и крыса, как Ленин и партия, — поднял вверх два слепленных воедино дрожащих пальца Р.Т., — близнецы-братья. Но человек, — огорченно вздохнул, — не хочет признавать брата­-крысу. Мир вообще, — неожиданно (видимо, рефлекторно) зевнул, продемонстрировав копыто рта в подкове белоснежных имплантов, — яростно противится правде. Сколько раз, — в отчаянии схватился за голову Р.Т., — я пытался зарегистрировать в Минюсте «Всероссийское общество защиты крыс»! И что? Получал в ответ бюрократические отписки...