Книга Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Большинство остальных были все еще фигурами заднего плана. Лей был пьяницей. Гиммлер – все еще бюрократом, закладывающим фундамент под свое будущее. Гитлер чувствовал, что может на него положиться. «Это один из тех, кто выполняет свои обязанности с ледяной целеустремленностью», – как-то мне прокомментировал он Гиммлера. Прошлое Гиммлера – студента-аграрника объясняет многое. Редко найдешь в деревне людей, разглядывающих пейзажи в Мюнхенской пинакотеке, но они повалят толпами и проведут часы в Германском музее технических изобретений. Вместо того чтобы глазеть на пейзажи Ван Гога в позолоченных рамках, они лучше будут перелистывать новейший каталог «Международного Харвестера» и рассматривать иллюстрации новых молотилок. Такого типа был Генрих Гиммлер. Для него Германия была ничем иным, кроме большого поместья, а он отвечал за ее безопасность. Если что-то ухудшалось, это надо было либо улучшить, либо устранить причину ухудшения; если что-то испытывало недомогание, надо было поместить его в карантин; если что-то распространяло заразу, его необходимо было стерилизовать или ликвидировать. Страдающие животные не особенно волнуют фермера, который, как правило, не состоит в Обществе по борьбе с жестоким обращением с животными. Гиммлер извратил теорию Дарвина как оправдание для превращения человеческих существ вновь в животных и видел себя кем-то вроде универсального коновала, отвечающего за их выборочное выращивание.

Главным достоинством Гиммлера в глазах Гитлера была его твердая преданность. Как-то я шутливо назвал его в присутствии Гитлера «наш Фуше». Гиммлер вполне вежливо отклонил этот намек: «Нет, нет, пожалуйста, не надо». Он явно чувствовал, что в Фуше было слишком много от политического ренегата, чтобы даже в шутку можно было связывать это имя с кем-либо из уважаемых людей.

Гесс в своем слабовыраженном качестве главы Объединенного штаба связи пытался воздействовать на Гитлера, выступая в роли посредника. Гитлер так часто отвергал и отрицал его действия, что в итоге он никогда не принимал решений, а отделывался от людей туманными обещаниями разобраться в вопросе. Отчаявшиеся руководители провинций даже придумали такую фразу, описывающую его поведение: «Приидите ко мне все страждущие и жаждущие, и я не сделаю ничего». Гесс уже становился весьма странным и эксцентричным и ударился в вегетарианство, лечение природными средствами и прочие фантастические верования. Дошло до того, что он не ложился в кровать, не проверив с помощью лозы, есть ли здесь какие-нибудь подземные водные потоки, которые ориентированы не так, как его ложе. Его жена постоянно жаловалась: «Я из нашего супружества набралась столько же опыта, что и кандидат для конфирмации».

Борман все еще был помощником Гесса. Это был опрятный, скромный и расчетливый человек, и, я думаю, он оказывал хорошее влияние, потому что они с Гессом вели непрерывную кампанию против коррупции в партии, и Борман старался вести аккуратную отчетность. Гесс постепенно превращался в ничто, в некий флаг без древка. Даже Гитлер как-то сказал мне о его качествах в роли заместителя по партии: «Единственная моя надежда на то, что ему не удастся занять мое место. Я просто не буду знать, кого больше надо жалеть, – Гесса или партию».

Единственное, что было у них общим, – это мелочное соперничество и ревность. Геринг и Геббельс ненавидели друг друга, соревнуясь, кому удастся произвести наибольший эффект в Берлине; Геринг и Рем ненавидели друг друга, заискивая и стараясь завоевать расположение к себе в армии. Даже внешне мягкий Гиммлер держал нож за пазухой на Геббельса, который пытался настроить Гитлера против кавалерийского подразделения СС, которое он описал как носящее привкус классовых привилегий. Для старого студента-ветеринара это было как ножом по сердцу. Геринг ненавидел Гесса, которого называл piesel (что-то вроде полугосподина) за то, что тот не приехал, и не извинился, на какой-то день рождения, устраивавшийся кронпринцем. И этому не было конца, они вели себя как дикие коты в клетке. Я часто вспоминал, как однажды в 1932 году Гитлер сказал Анне Дрекслер: «Если я приду к власти, мне надо будет очень постараться, чтобы избежать того, что случилось с Вильгельмом II, который не терпел подле себя никого, кто говорил бы ему правду. Этого я никогда не позволю». С ним произошло нечто худшее. Никто из них ничего не знал, а он никого не слушал.

В 1933 году в Нюрнберге на съезде партии я был ошеломлен свидетельством того, что нацистская революция, вместо того чтобы завершить свой путь, угомониться и трансформироваться в обновленную структуру закона и порядка, напротив, только начинается. Радикализм вместо уменьшения крадучись увеличивался. Очень многие из нас слишком поздно поняли, что возрождение национальной жизни и экономики было лишь частью цели. Гитлер и большинство его сторонников на самом деле верили в свои антиклерикальные, антисемитские, антибольшевистские и человеконенавистнические афоризмы и были готовы всю страну держать в волнении, чтобы воплотить эти лозунги на практике.

У меня сложилась тесная дружба с итальянским послом Черутти и его восхитительной супругой Елизабет. У них был самый цивилизованный в Берлине салон. Надо понимать, что Муссолини в то время являлся относительно уважаемой личностью. Его фашистская революция имела поддержку консервативных кругов в ряде стран, и определенно его режим был, слава богу, все еще свободен от антиклерикального, антисемитского радикализма, который так тревожил меня в нацистах. Эти два режима, хотя и схожие по природе, находились по разные стороны дипломатического барьера. Италия все еще оставалась одним из победоносных союзников, а нацистские интриги в Австрии, в этом районе, который Италия считала нервным центром своей южноевропейской сферы влияния, были постоянным источником трений между двумя странами. Я решил посмотреть, можно ли использовать влияние Муссолини для того, чтобы восстановить более стабильные условия в Германии.

И случай, хотя и достаточно необычно, представился первоклассной ссорой между мной и Геббельсом. В течение 1933 года я пытался пополнить свои скудные доходы пресс-секретаря по иностранной печати сотрудничеством в одном фильме о Хорсте Весселе. Через какое-то время после его смерти у одного хорошо известного немецкого автора Ганса Хайнца Эверса, которого я встретил в Нью-Йорке в Первую мировую войну, зародилась мысль написать биографию Весселя, и он попросил меня представить его Гитлеру, чтобы получить необходимое разрешение. Литературная репутация Эверса в то время была несколько сомнительной. Впервые он сделал себе имя романами отчетливо эротического привкуса, но он был способным писателем, и его книга замалчивала более неприятные недостатки ее героя и придавала истории некий идеалистический уклон. Достаточно удивительно, что Вессель был сыном священника, и акцент в его биографии был сделан на его патриотическом идеализме, который являл собой некоторую натяжку фактов, но был определенно не оскорбителен.

Гитлеру книга понравилась, а когда нацисты пришли к власти, он помог Эверсу, чтобы она без труда превратилась в сценарий фильма. Автор связался со мной, чтобы я написал музыку к фильму, что я и сделал, используя как кульминацию свой невыразительный похоронный марш. В итоге я стал чем-то вроде помощника режиссера-постановщика и мог использовать свое влияние на то, чтобы подчеркнуть патриотическую идею и приличное начало биографии Весселя, в то же время опустив более неприятные аспекты нацистской идеологии. У нас были бурные обсуждения во время некоторых внестудийных съемок. Одна сцена представляла столкновение между бригадой штурмовиков CA, к которой принадлежал Хорст Вессель, и коммунистами, и она должна была сниматься в том же пригороде Берлина Веддинге, где и произошла та самая драка.