Книга Армагеддон был вчера - Андрей Валентинов

2

Кажется, пора заканчивать прогулку.

— Я иду искать! Кто не спрятался — я не виноват… Не ви — новат! — теперь голос-обманка звучит с асфальтового пятачка в конце переулка. Дальше высится глухая стена. Тупик.

И пятачок абсолютно пуст.

— Не виноват! Кто не спрятался — я не виноват!

В голосе поет торжество. Я невольно пячусь задом, и вдруг со спины меня протягивает сквознячком.

Сзади!

Оборачиваться нельзя, нельзя ни в коем случае — я не знаю, почему, но… суставы скрипят несмазанными шарнирами, позвоночник грозит треснуть…

Я повернулся.

С неба сыплется реденький снежок, и пороша контурами очерчивает облако, грозовое облако, чернильное пятно, оно висит над тротуаром в каких-нибудь трех шагах — и смогрит на меня.

Без глаз.

— Кто не спрятался — я не виноват, — наждаком царапает по ушам. — Нашел. Стукали-пали…

— Сгинь… Изыди! — шепчу в ответ дрожащими губами или только думаю, что шепчу?

Скрутить кукиш? Голый зад показать? Как же, задобришь такое дулями-задницами!..

Облако шевелится и начинает мерцать.

— М-м-м-м… — это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако. Не знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха, зато про себя я это знаю наверняка.

Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!

В мерцании проклятого облака проступают очертания фигуры… детской фигуры. Если только можно представить себе ребенка-дебила выше Мини на локоть! Покатый лоб нависает над глазками-искорками, рот течет вязкой слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри черного провала что-то смутно ворочается, желая выйти наружу; руки безвольно свисают плетьми…

— Стукали-пали, стукали-пали!

Чудовищное дитя довольно хихикает, приплясывая на месте.

— Вышел месяц из тумана… — доносится из ворочающегося мрака; и одновременно приходит в движение правая рука дебила, лениво, в такт словам, тыча пальцем то в меня, то в себя. Миня не в счет.

— Вынул ножик из кармана… — осклабившись, дебил сует левую руку внутрь себя, а когда извлекает ее обратно, то из кулака тускло блестит лезвие. — Буду резать… резать. Буду. Ты не спрятался. Я не виноват. Буду резать…

И оно шагает ко мне!

Кажется, до этого я стоял кроликом перед удавом, не в силах стряхнуть оцепенение, но тут жгучая волна ужаса, кислого, звериного, копившегося в самом низу живота ужаса, хлынула наружу. Кричу. Кричу так, будто лезвие, которое гигант-дебил держит в руке, уже вошло в мой живот, вспарывая кожу, мышцы, выворачивая наружу кишки…

Бегу прочь.

Стена, граница адского переулка, с размаху налетает на меня, прыжком сократив расстояние от камня до человека; вскипает боль в ободранных до крови ладонях, которые я успел выставить вперед. Все, прибежал. Крик вновь раздирает мне глотку — и от этого крика, от боли в саднящих ладонях я прихожу в себя.

Сидя на асфальте.

Позади грохочет утробный рев, ему вторит удивленный детский всхлип. «Подымите мне веки! — требую я у кого-то постороннего. — Подымите… подымите!»

И не верю своим глазам.

Мой Миня, тишайший и застенчивый Миня, насмерть схватился с ожившим кошмаром! Бугай вцепился в дебила своими тупыми когтями и теперь, не давая уроду вырваться, с ревом бодает его в грудь; потом пелену снега рассекает лезвие, Минька сдавленно мычит, отшатываясь, выдергивая из противника рога, покрытые чем-то мокрым, блестящим и, как мерещится мне в лунном свете, дымящимся…

— Стукали-пали! Я не виноват!

— Мм-ма-а-а…

Встаю. С «дротом» в руке. Жалкое оружие, но другого у меня нет, и ничего у меня нет, даже страха — уполз внутрь, съежился, затаился… исчез.

— С-с-сука! Не трожь! — Бегу, понимая, что бегу умирать, и даже успеваю удивиться собственному безразличию.

— Я не виноват! На золотом крыльце сидели… кто такой? Кто ты будешь такой?!

Электрод на удивление легко входит в бок дебила. В следующее мгновение мир перед глазами взрывается цветными звездами, я лечу в снег и ворочаюсь, пытаясь прийти в себя, пробиться сквозь искрящуюся тьму, застлавшую взор. Совсем рядом взревывает Миня, и заунывно булькает монотонный голос:

— Кто не спрятался, я не виноват. Буду резать, буду бить. Буду резать… буду…

Тьма наконец расступается. Что-то твердое давит в бок, я сую руку за пазуху, шарю… в кармане нащупывается забытая мной «мулетка». Корявая фигурка, ребенок-дебил. Зачем?! Рядом валяется мой «дрот», я машинально сжимаю его второй рукой, с омерзением ощущая прикосновение к ладони липкой жижи.

Встаю, качаясь.

Кошмар-убийца и Миня клубком катаются по испятнанному кровью снегу, и Миня храпит с диким присвистом, будто воздух вырывается у него не только изо рта, а похожее на огромного ребенка создание раз за разом повторяет без выражения:

— Буду резать… Буду резать…

И равнодушно всхлипывает в перерывах.

— Едрить твою через коромысло! Алька! Швыдко! Да шо ж ты телишься, йолоп!..

Валько-матюгальник, неведомо откуда возникнув рядом, бесцеремонно выхватывает у меня электрод и «мулетку», после чего, обернувшись к живому клубку, вскидывает обе руки над головой.

— Зализо на крови, врагу жилы отвори! — скороговоркой выкрикивает он, срываясь на фальцет, и с размаху вонзает «дрот» в фигурку.

Истошный визг. Так визжит собака, когда ее позвоночник хрустит под колесом. Мне хочется заткнуть уши, но я не делаю этого.

Я стою и смотрю.

Смотрю, как корчится перед нами на снегу, исходя визгом, тот кошмар, что миг назад терзал могучего Минотавра, а сам Миня, силясь подняться, на четвереньках ползет к нам.

Валько еще трижды пыряет фигурку электродом, а потом с неожиданной прытью бросается вперед, подхватывает Миню и оттаскивает к нам.

— Нож! — рявкает матюгальник мне в лицо.

— Что? — тупо переспрашиваю я, не в силах отвести взгляда от корчащегося, как мне кажется, в агонии существа.

— Нож давай! Швыдко! Бо вин щас оклемается! До меня наконец доходит. Нащупываю в кармане выданный мне матюгальником нож и протягиваю его хозяину.

Секунда, и Валько выщелкивает главное лезвие. Он что, хочет с ножом… на это?! Следующая секунда — и Валько, приседая бежит вокруг нас с Миней, очерчивая внизу уродливую окружность. Ножом. По снегу.

На миг запнувшись лишь о край притрушенного зимней пудрой люка канализации, ребристый узор на чугунной крышке которого складывается в рабочие руны горводслужб.