Книга Долг - Виктор Строгальщиков

Ехали долго. Сначала по шоссе, затем по улицам окраин. Из кабины сквозь гудение мотора прорывался шум чужих беспечных разговоров. Остановились у старого здания с казенной вывеской. Кротова извлекли из «собачника» и повели внутрь подслеповатым узким коридором, где встречные менты – кто в штатском, кто в мундирах – смотрели на него с привычным службе равнодушием.

Кротов полагал, что немедля приступят к допросу, но его запихнули в пустую камеру в подвале. Две откидные койки были пристегнуты к стене. Сразу вспомнилась полковая гауптвахта. Он присел на корточки в углу. От стены тянуло сыростью. Кротов выкурил до фильтра сигарету, пересчитал оставшиеся. Снял боссовский пиджак, свернул, уселся на него, обхватив колени руками, чтоб не касаться спиной бетона. Так он сидел, потом ходил, потом снова сидел бесконечное время – часы у него отобрали. Наконец в коридоре послышались шаги, отворилась тяжелая дверь. Кротов поднялся с кряхтеньем, надел пиджак и подтянул узел галстука.

– Поговорим, майор? – начал он первым, пытаясь завладеть инициативой. – Распорядись, пусть койку отстегнут. Не по-людски.

– Еще просьбы имеются? – спросил майор, дождавшись, когда охранник закроет дверь снаружи,

– Я хочу выйти отсюда.

– Поздно, парень – майор порылся в карманах, достал связку ключей, не сразу подобрал нужный, открыл и вынул из петли замок. – Садись.

Они уселись рядом, глядя на стену перед собой.

– Баксы паленые?

– Нет, – сказал Кротов

– Что за деньги вообще?

– Какая разница? Сказал же: деньги чистые.

– Твои или чужие?

– Общие, – сказал Кротов. – Черт с ними, забирайте.

Майор выпятил губы и помотал головой.

– Не получится, парень. Полкан в тебя вцепился.

– Что значит: вцепился?

– Он на тебе борьбу с коррупцией сыграет. Уже доложил в управление, завтра приедут смотреть.

– Кого?

– Тебя смотреть, кого еще! И в город твой он уже позвонил.

– И что?

– Ты, парень, чуть ли не в розыске, вот что.

– Мэру звонили?

– А мэр тут при чем? Ты же не депутат Госдумы, на тебя спецсанкция не требуется.

– Подонки, – сказал Кротов. – Я не про вас, майор.

– Я понял. Крепко дома влип?

– Да так, фигня, интриги, – сказал Кротов. – Клепают взятку идиотскую.

– Вот именно, – кивнул майор. – Какой-то азер, забыл фамилию... Ориентировку сбросили по факсу. До утра полкан тебя расколет на сознанку.

– Не расколет, – сказал Кротов.

– Расколет, – вздохнул майор. – Сделают тебе слоника или рыбку...

– Какого слоника?

– Увидишь, – пообещал майор почти с сочувствием. – Завтра вечером от вас кто-то прилетает.

– Ну?

– Баранки гну. – Майор соскочил на цементный пол, оправил под ремнем рубашку. – Короче, могу сделать один звонок. Если выкрутишься – полтинник.

– Годится, – сказал Кротов. – Записывай.

– Я запомню, – сказал майор, – я тренированный.

Кротов назвал номер своего друга Лузгина.

– Межгород не пройдет. Эти звонки фиксируются. Давай любой московский.

– Слышь, майор, я так не вспомню. В записухе...

– Бесполезно. Все вещдоки в сейфе у полкана. Давай вспоминай, и по-быстрому. Я тут вообще не должен находиться.

– Вот хреновина, – вымолвил Кротов. Мысленно листая записную книжку, он представил себе страничку на букву «ю», где были несколько фамилий: два Юдина, Юхновский, Ющенко и один номер без фамилии, записанный пониже черными чернилами – первая цифра больше других, как заглавная. И еще в этом номере был какой-то внутренний ритм. На три четверти, как в вальсе. Двести пятнадцать ноль три сорок семь.

– Молодец, – сказал майор, глядя на часы. – Это рабочий телефон?

– Да.

– Еще успею. – Майор подошел к железной двери, дважды пнул ее ботинком. – Готовься, скоро вызовут.

– Спасибо, друг, – сказал Кротов.

– Какой я тебе друг, – сказал майор.

– На полтинник в Москве долго не протянешь.

– Кому как, – усмехнулся майор. – Пятьсот зеленых в месяц – выше крыши, я по заграницам не летаю. – Он снова стукнул в дверь, на этот раз кулаком. – Сто месяцев выходит, восемь лет... У меня дача за Сетунью, «Жигуль» еще бегает... И пошли они к чертовой матери. Ну, будь здоров, – сказал он, когда охранник заскрежетал ключом в замке.

...В камеру Кротова приволокли под утро. Он мог дойти и сам, ноги еще слушались, но потащили намеренно, чтобы унизить. В коридоре он прохрипел: «Дайте умыться, сволочи», – и его запихнули в клозет. Стояли рядом, когда он мучился над унитазом, потом брызгал на лицо водой из полусорванного крана.

Кротов сел на койку, потрогал ладонью под носом. Кровить перестало, только жгло внутри, как от паяльника. Сосуды полопались, видно, когда ему делали «слоника» – натянули на голову противогаз и пережимали хобот воздуховода. Он ревел внутри на манер паровоза и думал, что лопнут глаза, а лопнули сосуды в носу, и он забрызгал кровью изнутри противогазные стекла. Менты были внимательны и сразу маску сдернули. Потом его били резиновой палкой по почкам. Потом устроили «электрический минет»: подсоединили, куда надо, провода и крутили ручной генератор, он так по-детски жужжал. Кротов закричал и обмочился темным. И все думал, когда же придет время «рыбки», но «рыбки» не случилось – ребята, наверное, запарились с ним и про «рыбку» забыли. На рассвете пришел энергичный «полкан», показал Кротову убойную, по его мнению, бумагу из окружного УВД, пришедшую по факсу. Поверх распоряжения о мере пресечения знакомым почерком было написано: «Не возражаю». Когда Кротов увидел подпись мэра, то окончательно решил: он не подпишет ничего. К тому же за спиной полковника появился знакомый майор и кивнул со значением. Оставалось терпеть.

Брюки были мокрые и липкие, он снял их и бросил на койку. Стоило бы снять и трусы, но оставаться совсем голым Кротову было противно. Зато рубашка и пиджак не пострадали – его там сразу раздели до пояса. Вот только галстук от Готье куда-то задевался в суматохе правосудия. Черт с ним, к тому же Готье – голубой, так написано в прессе. Вот пусть проклятый мент и носит «тай» от голубого.

Он попытался улечься на койке, но как ни вертелся, не мог найти положение, чтобы хоть чуточку притихла боль в боках, у поясницы, пока не вспомнил разговор с одним знакомым почечником. Кротов лег на живот, потом медленно подтянул под себя колени, выставив оттопыренный зад к потолку. Его вначале окатило дикой болью, до пота и железного вкуса во рту, а затем отпустило. Голову заволокло сладким туманом, но вскоре боль вернулась. Тогда он припомнил рассказ до конца и принялся кусать и грызть край деревянного настила.