Книга История леса. Взгляд из Германии - Хансйорг Кюстер

Когда в 1930-х годах началась реализация крупных строительных проектов, социологи растений получили тот самый заказ, о котором говорили Фитингоф-Риш и др. Перед строительством автобанов и промышленных объектов, а также перед проведением работ на территориях Имперских партийных съездов в Нюрнберге и в Освенциме (знал ли кто-то тогда о цели этих работ?), социологи растений картировали участок и на основе этого давали заключение о климаксной либо «потенциально естественной растительности» (ПЕР), которой в будущем надлежало декорировать дорогу или фабрику. Нужно же было содействовать природе там, где естественного лесного сообщества не было, и его предстояло восстанавливать. При этом, как писал в 1934 году Имперский уполномоченный по ландшафтам Альвин Зайферт:

«…автобан – казалось бы, кошмар для любого любителя природы… должен оказаться более коротким путем к истинной природе, чем обычная основная или проселочная дорога… Сохранению и восстановлению истинной природы служит и посадка деревьев вдоль новых дорог… Ведь каждая дорога должна быть окаймлена деревьями, иначе она не будет немецкой. Так как во всем, что близко немецкому духу, присутствуют дерево и кустарник… Восстановление первоначального богатства и былого многообразия есть цель биологии».

Несколькими годами позже, в 1938 году, Зайферт пишет на ту же тему работу под названием «Reichsautobahn im Wald» («Имперский автобан в лесу»). Начинается она с описания вырубок, и далее читаем:

…Подобная участь обошла наше жизненное пространство, и этим мы обязаны в первую очередь тому, что немецкий человек видит в лесу не только источник и возможность сиюминутного пользования, но связан с лесом душой, всю свою историю он видит в дереве друга. Верным отражением этого душевного настроя является народная песня, и даже в сказке, этом воспоминании о праэпохах, лес – не только мрачный ельник, в котором теряются дети, но и сокровенное укрытие, в тени которого цветет голубой цветок, вечный символ немецкой ностальгии… Нерушимость этого наследия проявляется в том, что любовь к лесу выдерживает все разочарования, которые приносит возникший в XIX веке на месте лесов форст, менее любимый и далекий от картины истинного леса в его первоначальной силе и красоте. Мы уже почти забыли, что такое настоящий лес… Когда же сегодня, следуя врожденному велению сердца, пусть даже по автомобильным дорогам мы отправляемся в лес, и нас спрашивают, неужели мы надеемся в этих сухих сосновых стволах увидеть когда-нибудь величественный лес, мы отвечаем, что думаем не о сегодняшнем и не о завтрашнем дне, но – на столетия вперед. И в течение этих столетий, принадлежащих уже не эпохе близорукой расчетной экономики с ее прислужливыми технологиями, а совсем другому, только начинающемуся времени господства живого, на месте однообразных безрадостных форстов поднимутся живые смешанные леса.

Но довольно цитат. Они приведены, чтобы пояснить позиции и чаяния эпохи Третьего рейха: после фазы форстов ожидалось наступление эры вечных лесов. Как и в начале XX века, Зайферт проигнорировал тот факт, что большинство форстов возникли не на месте других лесов, а там, где леса до этого не было. Однако здесь не до объективности, важно было показать, что государственно-политические и идеологические цели национал-социалистов находили свое отражение и в соответствующем устройстве природы.

Автобаны действительно обрамлялись деревьями, что мы и сегодня видим во многих местах. Там, где по представлениям 1930-х годов предполагалось наличие естественных буковых лесов, по обе стороны дороги, а иногда и по центральной полосе, поднялись высокие буки. Там, где «от природы» предполагались дубово-грабовые леса, растут сегодня дубы и грабы. Сосны высаживали в земле Бранденбург, березы – в болотистых местностях. И только во время Второй мировой войны открыто написали, что посадка деревьев вдоль дорог и вокруг промышленных объектов связана также с целями маскировки. Генрих Фридрих Випкинг-Юргенсман в своей идеологически выдержанной «Библии ландшафта» [Wiepking-Jürgensmann, 1942] привел примеры придорожных насаждений, посаженных так, чтобы с воздуха нельзя было разглядеть направление дороги. По тем же принципам было замаскировано «Волчье логово», там применяли даже искусственные деревья. Промышленные сооружения, прежде всего военные фабрики, перемещались в леса, например, Хильдесхаймский лес и Геретсрид под Вольфратсхаузеном.

Во время войны для тех, кто восстанавливал леса, открылось новое поле деятельности. В публикации 1941 года «Лес на берегах Вислы и Варты» автор, Герберт Хесмер[150], жаловался на то, сколь вредоносно обошлись поляки со старыми немецкими лесами, как сильно их вырубили – ведь «уничтожение лесов всегда сопровождало польский режим» [Hesmer, 1941]. Знал ли автор, что в Германии с 1934 года было уже вырублено больше лесов, чем могло вырасти за этот период? В любом случае, такие аргументы вполне годились для агрессивной антипольской агитации.

Судьба посаженных в то время деревьев была тяжелой. Многие из тех, что росли вдоль автобанов, давно погибли от старости и удалены дорожными службами. Выхлопные газы и соль, которой зимой посыпают улицы, тоже сыграли свою роль, но главное – деревья этих видов не годились для высаживания вдоль дорог. При расширении автобанов многие деревья из тех, что были высажены в 30-е и 40-е годы XX столетия и даже позже, пали жертвой пилы.

Никто не возражает против посадки деревьев вдоль транспортных путей и вокруг промышленных объектов. Конечно, сажать деревья и кустарники нужно и полезно, они укрепляют почву, очищают воздух, а заодно скрывают безобразное и некрасивое. Но чаще для этого гораздо больше подходят виды, не входящие в состав какого-либо леса в климаксной стадии. И что в принципе недопустимо, так это считать сегодняшнюю картину растительного сообщества окончательной фазой в его развитии и думать, что такая фаза может быть точно установлена. Наверное, можно составить некое модельное представление, но нельзя эту модель – как вечный лес для тысячелетнего Рейха – посадить и вырастить на реальной земле, да еще именно вдоль автобанов! Это не имеет ничего общего с биологией, а выражает лишь суть тоталитарной идеологии; как раз исследования по истории растительности показывают, что на протяжении последних тысяч лет облик леса никогда не был постоянным. Уже поэтому модель «вечного леса» столь же лжива, как и бессмысленна.

После 1945 года продолжали работать по тем же принципам, хотя и без сколько-нибудь сопоставимого идеологического обрамления. Но что могло измениться? После окончания Второй мировой войны многие законы сохранились (часть из них в виде законов отдельных федеральных земель или в несколько иной форме, но с прежними целями). Вряд ли можно спорить с тем, что представления, о которых шла речь в этой главе, составляют часть истории «лесного мифа».

XXII. Смерть леса

Вскоре после окончания войны обнаружилось, что во времена Третьего рейха принцип устойчивого лесопользования не соблюдался, в стремлении к автаркии леса активно вырубались. В последующие годы также не приходилось надеяться на восстановление этого принципа в масштабах страны. Не только в Германии, но и во многих соседних странах была сильно нарушена инфраструктура. Сложная сеть, по которой распространялись уголь и другие виды топлива, еще не восстановилась. В холодные зимы послевоенных лет негде было достать угля, и люди, как в далеком прошлом, шли в соседний лес и незаконно рубили деревья на дрова. Прервались прежние торговые связи между странами-поставщиками древесины и странами-потребителями. «Железный занавес» остановил экспорт древесины в Европу с востока, а для налаживания новых контактов требовались годы. Советский Союз, на территории которого находились крупнейшие в Европе леса, нуждался в аномально большом количестве древесины, в Швеции и Норвегии потребности в древесине тоже возросли.