Книга Самозванец - Теодор Мундт

– Ну чего смотришь?

– А как ты думаешь, угадал я твои мысли, Лахнер, или нет?

– Именно?

– По-моему, ты посматриваешь на мое платье и думаешь: «Вот бы мне его!»

– Ты совершенно прав. Но я думаю и еще кое о чем: как бы в этом платье я не показался смешным!

– Что ты, милый! Дядя водил меня к придворному портному и сказал ему, что я должен быть одет, как самый изысканный дворянин, так что можешь не сомневаться…

– Да подойдет ли оно мне?

– Ну мы с тобой одного роста, а если фрак и будет сидеть не очень хорошо, то едва ли это помешает тебе исполнить задуманное. Давай-ка переодеваться поскорее!

Они принялись молчаливо переодеваться.

– Ну вот, – сказал Лахнер, – готово! Теперь остается подождать еще немного, и можно будет бежать. Ведь эта комната помещается, кажется, на первом этаже?

– Верно! Пустырь, на который выходит окно, служит солдатам для сушки белья. Он обыкновенно не охраняется, да и в такую скверную ночь все часовые прячутся в свои будки, так что тебе ничто не грозит. – Вестмайер раскрыл окно, выглянул в него и продолжал: – Не видать ни одной собаки. Да и то сказать: сегодняшняя погода мало располагает к прогулкам влюбленных парочек, которых здесь обыкновенно довольно много… А, ч…

Вестмайер, не докончив начатого ругательства, поспешно отскочил от окна.

– Что там?

– Да проклятый поручик расселся у окна и раскуривает трубку. Наверное, он слыхал мои слова!

– Да ведь ты не сказал ничего особенного! А разве его окно рядом с нашим? Да? Ну будем надеяться, что он скоро уберется ко всем чертям.

Вестмайер крадучись подошел к окну и снова осторожно выглянул.

– Странное дело! Он сидит так, словно высматривает что-то! Во всяком случае, скоро он отсюда не сдвинется. Это чертовски неприятно!

– Приятно или неприятно, а все-таки я сейчас же отправлюсь в путь!

– Смотри, он поднимет шум.

– Ну и пусть его себе, если только это доставит ему удовольствие, а поймать меня все-таки не удастся.

– А если он выстрелит тебе вдогонку?

– Наверное, промахнется.

– Но ведь я отправляюсь вместе с тобой.

– Ну нет, милый мой, так не пойдет.

– А почему бы нет?

– С какой стати ты будешь ни с того ни с сего кидаться в опасность? Ведь там ты ровно ни на что не можешь пригодиться мне. Только еще тебя же привлекут за соучастие!

– Как хочешь.

– Мне крайне неприятно, что Ниммерфоль из-за меня попадет в переделку. Вестмайер, скажи ему, чтобы он, уходя, оставил дверь незапертой.

– Ладно!

– Ну а каков я в твоем платье?

– Проклятый поручик все еще у окна!

– Деньги у тебя имеются?

– А сколько тебе нужно? – спросил Вестмайер.

– Чем больше, тем лучше.

– Вот тебе мой кошелек, там около двадцать гульденов.

– Ну а каков я в твоем платье?

– Очарователен! Только вот прическа немного не того!

– Это пустяки, я первым делом отправлюсь к парикмахеру… Черт, твои туфли мне велики, как бы не свалились по дороге!

– Тсс! Кто-то подошел к дверям!

– Ну и пусть себе, меня все равно здесь не застанут. Лахнер взял простыню с кровати фельдфебеля и подскочил к окну.

– Постой, я помогу тебе! – сказал ему Вестмайер.

– Нет, нет, это не годится: ведь тогда сразу увидят, что у меня были сообщники. Лучше я привяжу конец простыни к шпингалету. Ты так и оставь ее висеть там и, как только я скроюсь, поспеши удрать сам. Ну, ничего не забыто?

– Кажется, ничего! – ответил Вестмайер.

– Ну так до свидания! А поручик все еще там?

– Нет, его что-то не видно.

– Тогда в путь!

Приятели обнялись, и Лахнер исчез за окном. Вестмайер тревожно прислушивался, не вызовет ли шума это воздушное путешествие. Но все было тихо, и только в тот момент, когда по слабому удару Вестмайер понял, что Лахнер благополучно коснулся земли, послышался какой-то отчаянный крик.

Тогда Вестмайер поскорее завязал всю скатерть со всем, что на ней было, в узел, чтобы унести с собой и скрыть следы товарищеского кутежа. При этом вино пролилось и потекло из узла. Не обращая внимания, Вестмайер подскочил с узлом к двери, но тут с ужасом увидал, что дверь не отворяется: ведь они с Лахнером совсем забыли, что Ниммерфоль запер их снаружи!

– Недурно! – пробурчал Вестмайер. – Попался, словно кур в ощип!

Шум снаружи становился все сильнее, а потом внезапно смолк. Зато молчаливые до тех пор коридоры огласились теперь криками. По лестнице послышались чьи-то шаги, кто-то подскочил к двери, постучался и стал отчаянно барабанить кулаками.

Вестмайер осторожно подошел к двери, неслышно задвинул изнутри засов и отошел обратно к окну.

– Придется последовать примеру Лахнера! – сказал он, исчезая в свою очередь за окном.

Стук в дверь становился все яростнее. Наконец последняя не выдержала, с треском распахнулась, и в комнату фельдфебеля ворвалась толпа людей.

IV. На что способна ревность

Аврора фон Пигницер сидела одна в будуаре. Цветной фонарь бросал бледные отсветы на светлую шелковую мебель, на светлый капот, на грустное лицо, на пальцы, нервно проводившие по струнам, на желтоватую деку гитары.

Аврора была грустна, задумчива, расстроена, тосковала… Ее скорбь изливалась в пламенных словах романса, который подкупал ее горячностью выражений, впрочем, очень и очень лишенных поэзии и смысла. «Грозы» рифмовались со словом «слезы», «изменил» с «разлюбил», «кровь» с «любовью», короче, налицо был весь арсенал затасканных сентиментальных нелепостей.

Графиня была грустна, терзалась ревностью, страстью, сомнениями… Перед ней лежал розовый лист бумаги, исписанный крупным твердым почерком. Время от времени она с укором и недоверием посматривала на письмо, потом вдруг резко отбрасывала прочь гитару, хватала розовое послание и снова перечитывала его.

Это письмо написал ей Феррари, еще недавно столь обласканный, утешенный, а ныне отвергнутый поклонник. Хотя его немецкие фразы были безграмотны, а сочетания слов дышали комизмом – графине было не до смеха, ведь слишком страшную истину заключали в себе эти ровные бесстрастные строки.

Она читала, невольно мысленно исправляя погрешности языка, читала не так, как письмо было написано, а как оно было продумано писавшим:

«О вероломная! О жестокая! Вся кровь сердца отхлынула у меня к мозгу, туманит его, навевает кровожадные мечты! Я хотел бы убить тебя… но не могу: ведь я все еще люблю тебя!